1Во время чернобыльской трагедии инженер-ядерщик Николай Кузнецов не посрамил чести своего отца, легендарного адмирала Николая Кузнецова.
«Мы сразу осознали масштаб произошедшего...»
О том, что летней порой в Козловом Селе живет сын адмирала Николая Герасимовича Кузнецова, я услышал десять лет назад от старожила тамошних мест, весельчака и балагура Арсеньева. Вскоре я побывал здесь. Записи в моем блокноте хранят детали этой поездки.
…Древняя изба Кузнецовых выглядела экзотической. Компьютер и музыкальный центр соседствовали в ней с неприхотливыми элементами крестьянского быта: чугунами, горшками, ухватами. На задах постройки, где сельский житель обычно держит скотину, разместились столярная и слесарная мастерские с набором инструментов. В коридоре прислонился к стене виндсерфер. Но особенно впечатлил меня огромный круглый стол в передней.
– Диаметр у него тысяча пятьсот двадцать четыре миллиметра. Именно такой по размеру была наша первая атомная бомба, – пояснил высокий, с мягкими чертами лица Николай Николаевич.
Теперешних жителей Козлова Села этим не удивишь. Как и супруги Кузнецовы, большинство из них были связаны с научным центром «Курчатовский институт». Николай Николаевич оказался старожилом этого института. Придя сюда после окончания МЭИ в середине 1960-х, он быстро вырос в должности до главного инженера. Затем, когда создавался отдел видеоинформации, анализа и прогнозирования техногенных катастроф во главе с академиком Валерием Легасовым, уговорил директора института Анатолия Петровича Александрова отпустить его в этот отдел.
– Главным инженером после меня стал Евгений Адамов, будущий руководитель Минатома, а я пошел к Легасову, – рассказывал Николай Николаевич. – Большая умница был Валерий Алексеевич! Задолго до Чернобыля предвидел возрастание техногенных катаклизмов. Причина этого, как он считал, в том, что мир становится все более энергонасыщенным, а происходят они от совпадения различных факторов. Будучи предшественниками российского МЧС, исследованием этой проблемы мы и занимались. Делали видеосъемку катастроф в СССР, анализировали зарубежные ЧП. Например, в Мексике в 1984 году взорвался завод сжиженных газов, моментально погибли тысячи человек. Нелепая, казалось бы, ситуация. Подъехал к заводу грузовик, выскочила из его глушителя искра, произошел страшной силы взрыв. Случайно? Нет. Занимаясь этим направлением исследований, Легасов пришел к выводу, что должна существовать наука размещения предприятий, позволяющая предупредить совпадение факторов, порождающих такие катастрофы.
Когда 26 апреля 1986 года случился Чернобыль, телевидение не показывало всей трагичности этого, и обыватель поначалу думал: все обойдется, но мы в своем отделе с первого дня сознавали масштаб происшедшего. В общих чертах события развивались так. На 25 апреля была запланирована остановка четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт. В это же время было решено провести эксперимент для выяснения объема энергии, который может дать работающий некоторое время по инерции электрогенератор отключенного реактора. Если точнее, сколько ее можно использовать в такой ситуации на собственные нужды станции. Сбросили мощность реактора с 3200 мегаватт до 1600. «Киевэнерго» забил тревогу: «Подождите! У меня не хватает энергии!». Оператор реактора сделал остановку, а спустя некоторое время продолжил сброс и сбросил ниже, чем нужно.
Реактор этот, в силу его конструктивных особенностей, не маневровый. Если выключается, его надо выключать до конца. Оператор же попытался, в нарушение регламента, увеличить мощность. В результате образовалась «йодная яма»: поднимают поглощающие стержни, а мощность не растет. В результате реактор вошел в неуправляемое состояние. Была дана команда нажать кнопку аварийной защиты, но это ничего не решает, реактор в любом случае разогнался бы, что и происходит. Две тысячи тонн чугунных плит, из которых состояла биологическая защита реактора, начали подпрыгивать, как игрушечные. Усилилась вибрация, зашатались стены и, наконец, разрушительный финал.
Как только это случилось, я написал бумагу Легасову, чтобы он отпустил меня на станцию, но он сказал: «Подожди, пусть там немного успокоится». Работу мы начали в июне. Первое впечатление от увиденного заставляло вспомнить «Апокалипсис» Иоанна Богослова. Сначала Кабанов Володя, Костюков Михаил Сергеевич, Слава Смирнов, Костя Чечеров, Володя Шикалов, Валерий Ободзинский и я провели видео-, фотосъемки с вертолета, потом начали обследовать разрушенный энергоблок изнутри. Темень непроглядная, нависающие глыбы арматуры, радиация. Слава шел впереди с дозиметром, я сзади с камерой. Прибор часто зашкаливало, не был он рассчитан на такой уровень радиации. Поэтому мы обматывали датчик тонкими свинцовыми листами и по их толщине делали приблизительный расчет уровня.
Замечательные мужики из нашего института были рядом со мной – вот о ком надо писать! Или о специалисте ЧАЭС Паламарчуке Петре Романовиче. Сразу после взрыва он бросился внутрь разрушенной станции, где остался его друг Шашенок. Представляете, прошел теми коридорами, по которым наши специалисты смогли пройти лишь через год. Спас друга, но утром скончался от термических и радиационных ожогов. О героизме пожарных разговор особый. Они заведомо знали, что идут на смерть, но шли. Двадцать восемь человек умерли в Москве, двое в Киеве. Вместе со Славой Смирновым мы делали в 6-й клинической больнице съемки погибших, сохранили их трагический облик для истории, для медицинской науки. Вскоре Легасова пригласили на сессию МАГАТЭ выступить с докладом. Для него мы смонтировали специальный фильм, в котором было показано если не все, то многое об аварии в Чернобыле. Коллеги спрашивали, о чем говорить на секциях. Как бы, мол, не получилось противоречий. Валерий Алексеевич отвечал: «Говорите, мужики, правду. Тогда не будет противоречий». Пятичасовой доклад академика на сессии вызвал большой интерес…
В декабре был готов саркофаг. Работа была не из легких. Представьте себе: станция высотой 75 метров, плюс труба столько же. Это какое же сооружение надо было возвести! Руководил строительством заместитель министра среднего машиностроения Усанов Александр Николаевич. Выполнили строители свое дело как надо, хотя прежде ничем подобным заниматься им не приходилось. После этого мы сняли саркофаг изнутри: это было нужно, чтобы спрогнозировать «поведение» саркофага в будущем…
Отснятые им кадры прошли по всем телеканалам мира, их видели миллионы. О том, как происходили съемки, позднее расскажет член ВПК Костенко: «Уже утром 23 июня 1986 года, выполняя работу по радиационно-технической разведке с 20 июня, Николай Николаевич отснял места внутри четвертого блока непосредственно у развала и развал снаружи, технологический люк и повреждения внутри него, вызванные взрывом, где радиация достигала 1000 рентген/час. Со второй половины июня – 23,24,25 и 26 – Николай Николаевич продолжил работу на ЧАЭС. Значительная часть объектов находилась за территорией станции в 30-километровой зоне. На выделенном вертолете с капитаном Карташевым, лейтенантом Спицыным и прапорщиком Ерзиковым, прошедшими войну в Афганистане, Николай Николаевич, оценив обстановку как оперативную и рассказав о своем замысле командиру, провел съемку в сложнейших условиях на бреющем полете. Из кабины самолета выглядывал не ствол пулемета (как бывало в Афганистане), а объектив видеокамеры Николая Николаевича. Вернувшись в Москву в субботу, 28 июня, Николай Николаевич 29 июня, в воскресенье, смонтировал фильм, который в понедельник, 30 июня, был показан в Кремле в оперативной группе Политбюро по Чернобылю».
И голубые снега под солнцем...
С приходом «демократических реформ» видеосъемки техногенных катастроф потеряли в институте свою актуальность, и тогда Кузнецов и его супруга Раиса Васильевна, директор мемориального Дома-музея И.В. Курчатова, объединили творческие усилия в другом направлении. Они сняли серию уникальных видеоинтервью с академиками Александровым, Зельдовичем, Флёровым, Славским, Харитоном, бывшим руководителем научно-технической разведки Квасниковым, адмиралом Котовым, курировавшим от ВМФ создание первой атомной подводной лодки «Ленинский комсомол», другими участниками проектов, умноживших силу и могущество нашего государства в 40–50-е годы прошлого века.
Дело это было чрезвычайно трудоемкое и щепетильное.
– Представляете, беседуем с Харитоном, а он фразу произнесет и начинает мучительно думать, можно было это сказать или нельзя, – вспоминала Раиса Васильевна. – Приходилось буквально клещами все из него вытаскивать. Это и понятно, эти выдающиеся люди работали в условиях строжайшей секретности. Государство о них заботилось, но и спрашивало строго, приучило к дисциплине. Это при Ельцине на людей науки стали смотреть как на второсортный материал. Конечно, кто работает по контрактам, тем, можно сказать, повезло…
– А Евгению Адамову повезло? – спросил я. – Газеты пишут, что он якобы заработал в США большие деньги…
– Не хочу это комментировать, никогда чужими деньгами не интересовался, – сказал Николай Николаевич. – По-моему, каждый не должен прыгать выше собственной головы. Если человек сумеет найти свое место в жизни, он счастлив, его уважают люди. А если нет… Знаете, у меня были два приятеля с завышенными самооценками. Страшно рассказывать, как сложились их жизни. Почему я не люблю олигархов? Они дали повод и другим пытаться жить подобным же образом. Это привело к нравственному Чернобылю. Вы думаете, эти люди счастливы, уважаемы? Думаю, что нет. Зато здесь, в Козловом Селе, я не сомневаюсь, живут хоть и небогатые, но достойные люди.
– Мы до этого отдыхали в основном на колесах, – продолжила Раиса Васильевна. – А тут Коля радостный бежит: «Рая, я дом купил». Я тоже поначалу обрадовалась. А когда приехали в деревню, поглядела на приобретение и за голову схватилась. Пола нет, небо в крыше светится. Как можно в таком доме жить? Коля отшутился: «С милым рай и в шалаше». Полы сделал, крышу залатал. Так новая беда: в три часа ночи загорелась печь. Оказалось, она на деревянной основе стояла…
– У меня огнетушители были заряжены, – тихо засмеялся Николай Николаевич. – Потушил я огонь, реконструировал печь. Крушить было жалко. Реликтовая вещь, из одной глины изваяна. Так теперь никто не делает. Вот и живем здесь в отпусках уже девять лет. Красиво. Лес, озеро, поле – вот оно, не заросло еще… Однажды я добрался сюда в середине зимы, а снега под солнцем голубые-голубые… Как океан… Вере Николаевне, маме моей, это место было по душе. Не одно лето провела она здесь.
– Великая была женщина, умела подставить крыло, – жизнерадостные глаза Раисы Васильевны запечалились. – Для Николая Герасимовича она была его и Верою, и Надеждою, и Любовью. Разделяла с ним его тяжелую ношу, счастье и радости, боли и печали. Все 29 лет без него она работала над опубликованием и переизданием его трудов, направляла меня своими мудрыми советами. Уходила она у меня на руках. Коля в это время лежал с инфарктом в больнице. Не до отдыха было, не до Козлова Села, хотя без него наша жизнь представляется теперь немыслимой. По большому счету надо бы здесь новый дом ставить. Не знаю, хватит ли сил. Если приобрести сруб, пиломатериалы, Коля многое сделал бы сам. Рукодельный он, сами видите…
– Чем больше вместе живем, тем сильнее она мне нравится, – с улыбкой посмотрел на супругу Николай Николаевич.
– Как вы познакомились?
– Рая пришла к нам в Центр после окончания Историко-архивного института. В очереди в столовой стояла – я взглянул, и сердце мое екнуло. Потом, когда в волейбол они играли, набрался смелости, подошел. Взялся цветы дарить. Отец мой все понял и говорит: «Какой ты мужик, если твоя любимая женщина живет в общежитии? Приводи домой!».
Наказы отца
– Каким вам запомнился отец? – спросил я у Николая Николаевича
– Он был человеком высокой ответственности. Ответственности за все. За судьбу государства, флота, за воспитание детей… Нас было трое. Старший, Виктор, от первого брака отца, 1932 года рождения, я, родившийся в 1940 году, и Владимир, который на шесть лет моложе меня. С той поры, как началась война, Виктор жил в нашей семье. Помню, отец говорил нам: «Настоящий мужчина должен уметь стрелять, плавать, знать хотя бы один иностранный язык». Сам он владел четырьмя языками: немецким, английским, испанским, французским. Ну и, разумеется, отлично владел русским языком, что видно по его книгам. Их он писал сам, не имея никаких литературных обработчиков или историков-помощников, услугами которых по обыкновению пользовались наши великие маршалы и генералы. Наказ отца мы выполнили. Я даже завоевал звание чемпиона Ленинграда по плаванию. Соревновались в гребле на шлюпках, познали парусный спорт. Окончив поочередно Нахимовское училище, мы поступили в вузы, чтобы стать морскими офицерами. Виктор после «Дзержинки» дослужился до капитана первого ранга, занимается научной работой. Володя получил военное радиотехническое образование. Сейчас он руководит Фондом имени нашего отца. А вот я, когда Хрущёв начал сокращать армию и флот, ушел из «Дзержинки» после двух курсов. Объясняю дома причину своего решения, говорю о намерении поступить в Московский энергетический институт. Отец хмурит брови: «Поступай, если решил. Но помогать не буду». Ответить иначе он не мог. Наверное, сожалел, что не получилось морской династии, понимая, что во времена Хрущёва это было невозможно.
– Скромный был Николай Герасимович, очень скромный… Коле это передалось, – добавила Раиса Васильевна. – До нашей свадьбы он ведь и словом не обмолвился, что отец у него адмирал, да еще какой! Сама-то я родилась в простой семье, в городе Алексине Тульской области. Правда, один дедушка был из духовного сословия. Приход в Москве имел и высокое звание. По рассказам родственников, умер он в пути на Соловки, куда его сослали… Отец мой воевал с первого дня войны. Покидая дом, обнял маму с тремя ребятишками малыми и сказал: «Не выходи, не провожай, не смотри». Не хотел видеть ее слезы. Мама протянула ему на прощание мешочек с молитвой «Живый в помощи», обняла троих малых ребятишек, словно крыльями их накрыла, и молила Бога, чтобы уберег он ее Василия Никоноровича. На станцию, как он и просил, не пошла. Вернулся отец с фронта в 1943-м, за год до моего рождения. Было страшно его слушать и смотреть на него в кругу соседей или родственников, по просьбе которых он вспоминал картины боев. Запомнилось мне, как он извлекал из руки начавший двигаться стальной осколок. Обработал руку водкой, надрезал ее, подвел магнит к ране и вытащил…Они с Николаем Герасимовичем были очень дружны. Интересные вели разговоры. О Петре Первом, Сталине, войне. Находили общие интересы, казалось бы, два разных человека. Один морской маршал, другой старшина. Надо же так случиться – умерли оба в один год и в один день.
Как оказалось, Раиса Васильевна не только исследователь всего того, что связано с деятельностью И.В. Курчатова, но и автор фундаментальных исторических книг об адмирале Кузнецове. В одной из них, «Флотоводец», приведены высказывания, точнее, наказы Н.Г. Кузнецова, позволяющие лучше представить образ этого человека и то, что передалось от него сыновьям:
«Учиться надо на ошибках других, но и из собственных ошибок надо извлекать пользу для себя, и в поучение другим.
Подлинный патриотизм неотделим от культуры.
Мужество связано с умением говорить, что думаешь, доказывать, отстаивать собственное мнение, свое убеждение, не боясь ответственности и потери расположения или должности.
Подвиг – закономерное проявление прекрасного воспитания высоких моральных качеств.
Тем, в чьих руках дело патриотического воспитания искусством, я бы советовал приглядываться к тому, что делают битые наши противники.
Готовность флота к войне – это прежде всего готовность его людей.
Опасаюсь, что ловкачи опять пожнут плоды, быстро перестроившись на новый лад.
Нельзя освобождать от ответственности тех, кто должен отвечать. Иначе безответственность будет расти и расти… Вот пример. Внес Хрущёв неправильное предложение о школах. Его приняли. Сидел в это время ответственный за школы человек. Теперь он кричит (да еще громче всех): «Виноват Хрущёв!» А я бы вытащил этого деятеля, снял штаны и всыпал, приговаривая: «А ты? А ты где был?» Это дало бы хороший урок на будущее. Иначе он отсидится, будет делать и дальше глупости, не задумываясь, что его долг либо настоять на своем, либо уйти. Ошибка, допущенная однажды, это плохо, повторенная – уже преступление».
Как актуальны и сегодня эти наказы адмирала!
«Я так не могу…»
Осенью 2004 года Раиса Васильевна прислала мне письмо. Были в нем и эти лирические строчки: «Почему-то повеяло ароматом свежескошенной травы, налетающим с внезапным порывом июльского ветра, или когда по первому разу ворошишь еще не высохшее сено. Из-за бугра, что за полем позади нашего «имения», всплыло перед глазами темно-лиловое облако, и в памяти возникло ощущение начала дождя, когда его редкие и крупные капли не раз заставали меня купающейся в озере, выгоняли из воды, и как, спасаясь от надвигающегося почти со скоростью ветра ливня, я неслась на всех парусах под навес нашего старого деревенского дома».
Потом наступила долгая пауза, после которой пришла новая весточка от Р.В. Кузнецовой: «Осень была тяжелой, был вынесен приговор: операция обязательна. С 29 ноября мы в госпитале, 6 декабря сделали операцию. И вот до сих пор мы все приходим в себя… Надеемся, что увидимся летом. Пусть все мы обретем силы, чтобы справиться с трудностями…» Истек май 2005-го, истекал июнь… Узнав, что Кузнецовы в Козловом Селе, я послал им с оказией свою книжку «Пока помнят сыновья…» Вскоре последовал телефонный звонок.
– Извини, не смогли заехать. С нами малышня была, – сказал Николай Николаевич.
В деталях помню нашу последнюю встречу в Козловом Селе. То, как сидели мы за столом и вновь вспоминали Чернобыль. Как жаловался Николай Николаевич на боли в грудине, однако собирался участвовать в деревенском празднике, посвященном Дню Флота. Как я совершенно некстати посоветовал ему с помощью кого-либо из местных жителей выписать лес подешевле, чтобы построить на месте старого новый дом.
– Нет, я так не могу, – отрезал Кузнецов.
А две недели спустя меня огорошило известие о том, что Николай Николаевич умер. Тут же позвонил Раисе Васильевне.
– Да, это правда, – раздался в трубке ее печальный голос. – После морского праздника в Козловом Селе Коле стало плохо. Привезли его домой, в Москву, вызвали «скорую», но ничего сделать было нельзя – инфаркт.
Похоронили сына адмирала рядом с отцом и матерью, у стен Новодевичьего монастыря.
В те дни я написал стихотворение «Памяти Николая Кузнецова»
Все плотнее кольцо окруженья,
Много наших уж пали в бою.
Ты пошли им, Господь, всепрощенье –
Они честь сохранили свою.
Будет грустная музыка литься,
Будут речи и слезы друзей.
Наши ангелы, белые птицы,
Вознесутся над ширью полей.
Вдовий крик как струна оборвется
И утонет в зыбучей тиши,
Ночью месяц в колодце упьется
На помин нашей русской души.
Николаи, Сережи, Володи…
В предназначенный каждому час
Мы уходим, уходим, уходим…
Помолитесь, родные, за нас.
За истекшее с той поры время образ этого человека не погас в моей памяти, а, наоборот, наполнился новыми чертами. Я узнал немало такого, о чем Кузнецов из-за скромности не сказал при наших беседах. За свою самоотверженную деятельность он был награжден орденами Дружбы Народов и Мужества, медалью «300 лет Российскому флоту», международной медалью имени академика В.А. Легасова, правительственными грамотами и благодарностями. Им был разработан ряд уникальных электронно-автоматических установок, получивших авторские свидетельства. Его имя как выдающегося инженера-изобретателя, члена творческой группы «Движение», стоящего у истоков кинетического искусства, вписано во Французскую энциклопедию искусств. Николай Николаевич хорошо знал живопись, любил цирк, играл на фортепьяно, гитаре, аккордеоне. Ведь он имел еще и музыкальное образование – окончил музыкальное училище имени Гнесиных…
Однажды Раиса Васильевна передала мне газету «Курчатовец» (№5–6, 2005 г.): «Николаю Николаевичу было 46 лет, когда в Чернобыле взорвался реактор, – писала газета. – Он выехал туда в командировку в самые тяжелые июньские дни 1986 года (работал там и в октябре 1986-го, в 1987, 1990 и 1991 годах). Отправился потому, что обладал высокой квалификацией, высокими личностными качествами – смелостью и храбростью. Таким было его жизненное кредо: если в семье случалась беда, он первым бросался на помощь. А институт он считал своей семьей, страну – своей Родиной. Работал на ЧАЭС самоотверженно, не считаясь ни со временем, ни с усталостью, ни с риском для здоровья и жизни». Из публикации следовало, что Н.Н. Кузнецов получил в Чернобыле «предельно допустимую дозу радиации… и в связи с этим не допускается для дальнейшей работы в III, II и I зонах опасности».
Не так давно Раиса Васильевна защитила докторскую диссертацию, у нее много издательских планов и общественных дел, но дом в Козловом Селе она не забывает. Дом, где им с Николаем Николаевичем так счастливо жилось…
Валерий КИРИЛЛОВ
г. Андреаполь, Тверская обл.
Н.Н. Кузнецов в деревне Козлово Село. 2004 г.
