3
Отец композитора Пётр Алексеевич Мусоргский владел несколькими деревнями в Псковской губернии, в том числе небольшим родовым имением – сельцом Карево в Торопецком уезде. Здесь и родились его сыновья: старший Филарет в ноябре 1836 года и младший Модест 9 (21) марта 1839 года. Когда старшему сыну было около тринадцати, а младшему десять лет, отец отвез детей в Петербург, чтобы отдать в учебное заведение и окончательно решить вопрос об их дальнейшей судьбе. Он остановил свой выбор на аристократической Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.
Это среднее учебное заведение – старейшее не только в Петербурге, но и в России – славилось высоким уровнем преподавания и прогрессивным направлением. Школа была открыта в первые годы существования города и названа в честь апостола Петра. Среди учителей Петришуле было немало передовых людей. Здесь организовалось Вольное общество любителей словесности, наук и художеств, собрания которого проходили в Петришуле. Здесь преподавали сторонники и последователи А.Н.Радищева – поэты И.М.Борн и В.В.Попугаев, одним из учителей русского языка был известный профессор А.И.Галич, одновременно преподававший в Царскосельском лицее. Прогрессивное направление школа сохранила даже в период николаевского царствования, когда во всех учебных заведениях господствовал дух реакции, подавления свободомыслия.
В школьной программе на первом месте стояли гуманитарные дисциплины – языки русский, немецкий, латынь и на выбор – французский или английский, история, география, Закон Божий, арифметика, устный счет, геометрия, рисование, пение и танцы. Преподавание велось на немецком языке. Любимым развлечением маленького Модеста в часы, свободные от занятий, было слушание музыки, которую он любил с детства. В немецкой общине, которой принадлежала Петришуле, музыка всегда пользовалась особым почетом. Ученики имели возможность в церкви Святого Петра слушать орган. Дети присутствовали также на ежегодных концертах петербургского немецкого Филармонического общества в зале Дворянского собрания (ныне Большой зал петербургской филармонии) и на других симфонических концертах во время концертного сезона в Великом посту.
По желанию отца, «обожавшего музыку» (как говорил сам Модест Петрович впоследствии) и понимавшего музыкальный талант Модеста (уже в семилетнем возрасте тот бойко играл небольшие пьесы Листа и импровизировал на фортепиано!), младшего сына определили на обучение к фортепианному педагогу А.А.Герке, который остался очень доволен своим учеником. Эти уроки, как и уроки матери в детстве, музыкальная культура Петербурга заложили основы музыкального воспитания будущего композитора.
Через два года Модест покинул Петришуле и был определен отцом в Школу гвардейских подпрапорщиков, которая считалась высококлассным учебным заведением с лучшими преподавателями столицы. Эта школа была основана в 1823 году по инициативе великого князя Николая, в 1825 году ставшего царем. Поступив в школу, Мусоргский продолжал брать еще уроки у Герке и достиг хорошего уровня мастерства. Упрочению репутации музыканта в Школе способствовали и композиторские опыты Мусоргского. Его отец при содействии Герке в 1852 году издал фортепианную пьесу сына, польку «Подпрапорщик», посвященную товарищам по школе. Как отмечает исследователь творчества Мусоргского музыковед А.А.Орлова, это сочинение, по-видимому, не было единственным, но до нас больше ничего из ранних сочинений не дошло.
16 июня 1856 года Модест Мусоргский после удачно сданных экзаменов «высочайшим приказом» был произведен в прапорщики и зачислен в Преображенский полк, где уже целый год служил старший брат Филарет. В полку Модест по-прежнему много читал, занимался самообразованием и постоянно музицировал с братом и некоторыми товарищами по полку – любителями музыки. Во время одного из дежурств во Втором военно-сухопутном госпитале (ныне клиника Военно-медицинской академии имени С.М.Кирова) Модест познакомился с дежурным врачом Александром Порфирьевичем Бородиным, окончившим незадолго до того Медико-хирургическую академию. Кто мог тогда подумать, что эта встреча положит начало многолетней творческой дружбе! Ведь в конечном итоге офицер из Мусоргского не получился. Помешала музыка…
Музыка все более властно входила в жизнь Модеста Петровича. Каждую свободную минуту он проводил за фортепиано, часто посещал концерты, оперные и балетные спектакли. 1857 год оказался переломным в его жизни. На одном из вечеров у знаменитого композитора А.С.Даргомыжского он познакомился с Милием Алексеевичем Балакиревым и Цезарем Антоновичем Кюи. Эти вроде обычные знакомства положили начало творческому содружеству молодых русских музыкантов, впоследствии вошедшему в историю русской музыки под именем Балакиревского кружка или «Могучей кучки» (по меткому определению В.В.Стасова). Кружок сформировался в 1857 – 1862 годах. Осенью 1861 года к Балакиреву пришел юный воспитанник Морского корпуса Николай Андреевич Римский-Корсаков, а в 1862 году к балакиревцам присоединился молодой профессор Медико-хирургической академии и талантливый химик Бородин, старый знакомый Мусоргского. Объединенные общностью взглядов и эстетических устремлений, одинаковым пониманием задач и целей русской музыкальной культуры, четверо выдающихся музыкантов – Балакирев, Бородин, Мусоргский и Римский-Корсаков – внесли огромный вклад в развитие русской музыки. Кюи получил известность как музыкальный критик, но его композиторская деятельность исторически оказалась достаточно скромной и, как замечает А.А.Орлова, только в силу случайных обстоятельств он вошел в кружок почти на равных правах.
«Могучая кучка» сыграла огромную роль в становлении и развитии оперно-симфонической музыки в России и в мире. Опираясь на творческое наследие Глинки и на народную песню, молодые композиторы боролись с рутиной, засильем итальянской оперы и искали непроторенных дорог. Они ратовали за народность и жизненную правду музыкального искусства, за утверждение в нем больших, социально значимых тем. Позднее Мусоргский так определил требования к музыке и задачи своего творчества: «Жизнь, где бы ни сказалась; правда, как бы ни была солона; смелая, искренняя речь к людям…» Именно под этим углом зрения создавались им «народные картинки», как сам композитор назвал сцены и песни 1860-х годов.
Композитору были близки думы и чаяния народа, его горе и страдания. Он любил народ и в своих произведениях стремился выразить сочувствие и поддержку ему. « Крест на себя наложил я и с поднятою головой, бодро и весело пойду против всяких к светлой, сильной, праведной цели, к настоящему искусству, любящему человека, живущему его отрадою и его горем и страдою» – так сформулировал Модест Петрович в письме к Стасову свое творческое кредо. Многие ли из живших и ныне живущих творческих деятелей могут подписаться под этими замечательными словами?!
Когда пушкинист В.В.Никольский посоветовал Мусоргскому написать оперу на сюжет трагедии Пушкина «Борис Годунов», то верный своему кредо композитор главным действующим лицом оперы сделал народ. Это был первый в истории оперы случай, никто и никогда до Мусоргского не выставлял народные массы в качестве героя оперного спектакля. В создание «Бориса Годунова» композитор вложил весь свой жизненный и музыкальный опыт, помноженный на любовь к Русской земле, к России. Идея пушкинской трагедии, что власть связана с преступлением, в опере не только сохранена, но и значительно развита Мусоргским. Нельзя быть добрым правителем, если на руках пятна крови, не может облагодетельствовать народ тот, кто совершил преступление, утверждает вслед за Пушкиным Мусоргский. Символично, что у Пушкина трагедия заканчивается словами: «Народ безмолвствует». В этих словах все отношение народа русского к царствующим особам.
Приступая к народной музыкальной драме «Хованщина», тему которой подсказал Стасов, Мусоргский писал И.Е.Репину: «…народ хочется сделать: сплю и вижу его, ем и помышляю о нем, пью – мерещится мне он, он один, цельный, большой, неподкрашенный и без сусального». Создавая «Хованщину», композитор в прошлом искал ответа на острые проблемы современности. Об этом он писал Стасову: «А что, если Мусорянин да грянет по Руси-матушке! …не познакомиться с народом, а побрататься жаждется… Прошедшее в настоящем – вот моя задача. «Ушли вперед!» – врешь, «там же»! Бумага, книга ушла – мы там же. Пока народ не может проверить воочию, что из него стряпают, пока не захочет сам, чтобы то или то с ним состряпалось, – там же!» Это высказывание композитора, выражающее идею «Хованщины», справедливо и по сей день. А в 1870-е годы это особенно остро чувствовал композитор, высказывавший большие опасения о грозящей России капитализации, когда на первый план выходили новые «господа» – промышленники, фабриканты, биржевики. Они носились по петербургским улицам на роскошных лихачах с разодетыми вульгарными дамами, заполняли новые рестораны и увеселительные заведения (какая знакомая картина, читатель!), в которых царствовали канкан и низкопробная оперетта. Огромный контраст между роскошью «новых хозяев» жизни и нищетой большинства народа глубоко возмущал композитора: «Черт бы их побрал – этих биржевиков, разгаданных сфинксов ХIХ века. Вот на кого наткнулась Русь, мною, грешным, любимая!» – с отчаянием восклицал Мусоргский.
Последние годы жизни Мусоргского были очень трудными. Постепенное ослабление творческих связей с членами «Могучей кучки», многолетние запреты и препоны на постановки опер со стороны власть имущих, травля либеральной прессы, напряженная обстановка в стране, бытовые трудности, нужда (а по сути, нищета) сделали свое дело. Он потерял службу, пристрастился к алкоголю… И тем не менее в эти годы появились бессмертные «Картинки с выставки», «Песни и пляски смерти», «Иванова ночь на Лысой горе», опера «Сорочинская ярмарка» по любимому Гоголю. Гений работал!..
…Оркестровое вступление к опере «Хованщина» композитор назвал «Рассвет на Москва-реке». Музыка зримо рисует пробуждение природы с восходом солнца. Вот оно медленно поднимается, мелодия растет, ширится… Постепенно солнце бодрит сонную реку, его свет ласкает сначала лишь вершины деревьев и золотит маковки церквей, а после медленно заливает весь город. Музыка так выразительна, что слушатель ясно представляет эту картину. Я бы назвал это вступление пробуждением России, России трудолюбивой, доброй, справедливой, талантливой. Могучей.
И совсем другим было солнце, раннее тусклое мартовское солнце 1881 года, когда осветило бледное лицо умирающего Мусоргского и столик у его кровати. На нем лежал трактат «Об инструментовке» выдающегося французского композитора Гектора Берлиоза, высоко ценившего Глинку и его последователей. Как воин, он умирал с оружием в руках!.. До сих пор существует мнение, что ему «помогли» умереть. Уж очень неудобен был композитор для властей предержащих и их сатрапов!
В посмертной брошюре «Памяти Мусоргского» Владимир Васильевич Стасов, этот добрый друг и дядька русских талантов, написал слова, которые звучат пророчески: «Мусоргский принадлежит к числу тех людей, которым потомство ставит монументы». Не менее значительными являются строки, высеченные на могильном памятнике (на сооружение которого Стасов, в частности, отдал все свои сбережения!). Это слова летописца Пимена из пушкинского «Бориса Годунова»:
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу…
Мы, как потомки Пушкина и Мусоргского, двух русских гениев и провидцев, не можем забывать своих великих предшественников. Не только не забывать, но и брать должны с них пример созидательного труда, труда во славу нашей Родины. Во имя ее великого будущего, в которое гордо верил Мусоргский, говоря: «Художник верит в будущее, потому что живет в нем». Как хочется верить, что так и будет!
Фёдор Шаляпин в роли Бориса Годунова в опере Модеста Мусоргского «Борис Годунов».
Юрий СИДОРОВ, профессор, доктор технических наук
Санкт-Петербург.
