18Меня спрашивают: почему ты предпочитаешь пушкинские помины, нежели Его родины? По чему? По душе. «Есть пушкиноведение, а есть пушкиночувствование».
Вижу: снег нетронутого листа и по нему – строкой: куделька веретена, россыпь ягод, птичьи следы, капельки чернил… Или крови… Вижу: цвет уплотняется, сгущается, чтобы окончательно определиться – черный или белый.
Пушкин живописно мне и не мыслится. Михайловские завалинки, нижегородские ярмарки – все, конечно, полно юбилейного многоцветья, многозвучья. Тут тебе и сарафаны–бараночки–самовары–балалаечки… И все: перетоп, перепляс, перегуд…
Но мне видятся строгость, аскетизм пушкинской рукописи: снег листа и росчерк времени по нему.
Мне улыбаются брезгливо: ну ты прямо, как в 37-м…
В то тревожное, предвоенное время для вдохновения, сплочения уставшего народа нужен был высокий идеал, чистая нота… Нужен был русский гений. И великий вождь понял это. И он распахнул заветную дверь! Чтобы хлынуло половодье чистоты, беззаветности, веры. Чтобы омылась душа нашего народа: «Да любите друг друга».
И помины 37-го были лишь поводом для новых родин; ведь «рождественские» юбилеи пришлись на царские времена. А нам осталась заупокойна тризна.
Как духовно образованный, вождь наш знал, что именно кончина – это отсчет в вечность. Пусть дуэльная пуля поставила точку мирским мытарствам поэта. Но именно в час смерти взошла звезда гения. «Смертию смерть поправ…»
Вождь был мудр; он умел держать паузу; умел расставлять акценты – смысловые, интонационные… Его гениальным предвидением «помины 37-го» дали такой заряд нашему народу, что наш Солдат нашей Красной Армии всю Великую Отечественную войну прошел с томиком Пушкина на груди. И вражеский рейхстаг штурмовала та военная часть, что освобождала пушкинские места.
И надпись на цитадели: «От Ленинграда до Берлина. Пушкин» – то нам привет из небытия. Смерть – это когда забвение. А Пушкин, погибнув, родился. Для нас. Для Отечества своего.
Вижу: белая долина и черной строчкой – дорога. Вижу: белые сломанные перья и кляксы чернил, истоптанный снег и черный силуэт пистолета на нем… Так вижу. Абрис Пушкина на фоне зимы. «Был лютый мороз…»
Мне говорят: что ж ты Его все хоронишь? А я не хороню – поминаю. Я не хороню – я охраняю.
Татьяна ПОЛЯКОВА.
Рисунок автора.
Сталинград.
