Я родился в Москве 26 мая 1908 года на Кузнецком мосту, в доме пассажа Джачгаровых. Когда мне шел седьмой год, родители переехали в Петроград, где я провел полных шестнадцать лет детства, отрочества и юности. Это обстоятельство дает мне право называть себя ленинградцем. Там я нашел себя и определил дорогу в жизни...
Спасением явился для меня театр. В одну из самых голодных зим я попал в Большой драматический театр на «Разбойников» Шиллера. Спектакль играли для красноармейцев, уходящих на фронт. Вступительное слово говорил Александр Блок. Театр не отапливался, гардероб не работал, красноармейцы сидели в зале с оружием в руках.
Спектакль имел громоподобный успех. Бойцы не хотели покидать театр, требуя продолжения, не веря, что полюбившийся им герой способен добровольно сдаться в руки врагов. Этот день решил мою судьбу. Я понял вдруг, какую власть может иметь театр над людьми, и в ту же ночь стал мечтать о своем будущем в театре.
Я пересмотрел весь репертуар Большого драматического, проникая туда «зайцем». Я стал завзятым театралом. Большой драматический, Александринка, затем оперы и балета. Я стал ревностным их посетителем. В школе я не учился, день у меня был свободным. И я тайком пробирался на галерку, следил за репетициями, стараясь запомнить все виденное и сказанное.
Между тем в моей жизни произошла благодетельная перемена: в тринадцатилетнем возрасте я поселился на Троицкой, 23, в квартире маминой сестры Веры Владимировны Савич, которая, ужасаясь моей беспризорнической жизнью, приняла меня в свою семью, как бы усыновила… Тетя Вера пыталась определить меня в школу, но я резко сопротивлялся и, несмотря на все ее старания, так и не получил среднего образования. Однако моя незримая учеба на театральных репе­тициях принесла неоценимую пользу.
В начале двадцатых годов в Петроград зачастили московские театры. Я увидел спектакли Мейерхольда, Таирова, Вахтангова с Михаилом Чеховым, Алисой Коонен и великой Марией Бабановой. Это театральное пиршество сводило меня с ума, будоражило фантазию. Я бросился поглощать театральную литературу. Пришла пора и увлечения музыкой. Увлечение оперой привело меня в зал Петроградской филармонии. Чем старше я становился, тем более близкими и дорогими становились мне имена Вагнера, Шуберта, Малера, Брукнера...
В четырнадцать лет я впервые вступил на сцену — начал работать статистом в Мариинском театре. Помню, как в балете «Египетские ночи» шел с опахалом за носилками Клеопатры, которые несли тогдашние студенты Евгений Мравинский и Николай Черкасов.
Единственным мудрым поступком тех лет считаю свой приход в палестру Передвижного театра — студию, которой руководили П.П.Гайдебуров и Н.Ф.Скарская. Эта были истинные подвижники русской театральной культуры, которые еще в 1903 году в Народном театре графини Паниной организовали первый театр для рабочих с образцовым классическим репертуаром — Толстой, Островский, Чехов, Ибсен, Гауптман.
Уже с первого курса меня потянуло к режиссуре. И вскоре я был назначен куратором Н.Ф.Скарской. Осенью двадцать седьмого года я окончил палестру и вступил в труппу Гайдебуровского театра. Однако работой в ней я не смог ограничиться...
Вместе с друзьями я принял участие в организации театра на колесах — агитвагона имени Максима Горького. Наш агитвагон давал в поселках и маленьких городках свои агитпредставления.
Пришло время коллективизации деревни, началась пора огромных строек – Днепрогэса, Магнитогорска, Турксиба. И работа эта казалась нам привлекательнее, чем оседлая жизнь в обычном профессиональном театре.
Забавно признаться, но я стал драматургом... случайно. Играя наши небольшие сценки, мы старались максимально приблизиться к действительности, которая нас окружала, но профессионального драматурга с нами не было. И взяться за перо пришлось мне самому. Этот род деятельности захватил меня. Уже в агитвагоне я начал сочинять первую многоакт­ную пьесу «Класс».
Вернувшись в Ленинград, я был уже целиком захвачен созданием пьесы. Образы героев, их поступки, характеры, взаимоотношения ни на минуту не оставляли меня. Казалось, я работал двадцать четыре часа в сутки — даже во сне воображение не отдыхало. Пьеса была написана мгновенно — за несколько недель. Было ли это творчеством? Нет, конечно. Я находился в состоянии какого-то лихорадочного безумия...
Успех пришел внезапно... Мы с женой уехали в деревню — в Колхозный художественный театр. Время, там проведенное, дало обильный материал для работы. И, вернувшись в Москву летом тридцать четвертого года, я написал свою первую комедию «Шестеро любимых». Это был нехитрый водевиль с малым количеством действующих лиц, который я отдал в журнал «Колхозный театр». Однако пьеса неожиданно для меня была поставлена в Москве, Ленинграде, а затем сыграна почти во всех городах Советского Союза. Критики писали благожелательные отзывы, актеры играли с удовольствием, зрители аплодировали. Пришел шумный успех. И надо ли говорить, что это была и финансовая удача. До сей поры я никогда не знал ее.
Обрадованный случившимся, я стал писать новую комедию — «Дальняя дорога». За материалом далеко ехать не пришлось — пьеса была о молодых строителях первого московского метро. Стройка являлась любимицей Москвы. Портретами ее героев были полны газеты. Однако, думается мне, в этой лирической комедии я впервые подошел к изображению сложной личной стороны жизни нашей молодежи. Пьеса была поставлена в 1936 году сразу тремя московскими театрами (режиссеры Н.Хмелев. М.Кнебель. И.Судаков).
Итак, настала пора первых успехов. Наконец решилась жилищная проблема. Родилась дочь. Я был окружен дорогими мне друзьями. Мы собирались по вечерам в кафе «Националь» и до поздней ночи спорили о театральных проблемах.
Именно в это время началась работа над «Таней» — пьесой, которую я втайне определил для себя как решающую. Мне грезилось, что я многое понял в жизни. И страстное желание поделиться этим направляло мою работу. Казалось, что я впервые пишу пьесу о себе. И это волновало воображение. Было еще одно обстоятельство, вдохновлявшее меня на работу: я решил написать роль для актрисы, которая была кумиром моей юности, — для Марии Ивановны Бабановой. Это была мечта, в осуществление которой я мало верил. Пьеса писалась целых два года. Я начал ее в Ялте, где встретился с К.Г.Паустовским и Аркадием Гайдаром, очень поддерживавшими меня в работе, а закончил черновик в Одессе.
Я не был знаком с Бабановой и, робея, наконец решился позвонить по телефону, сказать, что написал для нее пьесу. На что я рассчитывал... Она была знаменитая, первая актриса Москвы! А я — начинающий драматург... Но в тот же вечер Мария Ивановна пришла ко мне, выслушала пьесу и тут же объявила, что будет ее играть. Я был счастлив, не подозревая, каким трудным окажется путь «Тани» на сцену. Только благодаря энергии М.И.Бабановой пьеса увидела свет на сцене Театра Революции. Ее премьера состоялась в апреле тридцать девятого года...
Объединив молодых актеров, студентов театральных училищ, молодых любителей, мы с В.Плучеком пошли на смелый эксперимент: неудовлетворенные состоянием современной драматургии, мы решили создать пьесу коллективно. Это была трудная задача. Ведь мы выбрали историю строительства молодого города в тайге — Комсомольска-на-Амуре. Историю трагических обстоятельств, в которые попала полная энтузиазма, но неопытная молодежь.
Коллизии строительства юного города во многом напоминали и обстоятельства образования нового театра. Характеры героев были подсказаны студийцами-исполнителями, а текст возникал из этюдов, которые импровизировали актеры на основе написанного мною сценария.
Работали мы на свой страх и риск, не имея ни финансовой поддержки, ни своего постоянного помещения. Но упорство студии победило. На одну из репетиций были приглашены наши театральные друзья. Вскоре в «Правде» была помещена статья К.Паустовского «Театр на заре». Затем появился еще ряд одобрительных газетных откликов. Комитет по делам искусств признал нашу работу. Нам была оказана финансовая помощь, а 5 февраля сорок первого года была сыграна премьера «Город на заре».
Это был счастливейший день жизни — он увенчал победой наш трехлетний труд. Нам не верили, над нами потешались, но мы выстояли — в Москве был создан новый театр, который стал любимцем студенчества и театральной молодежи. Мы, руководители студии, В.Н.Плучек и я, счастливые, обнимали друг друга.
Но счастье оказалось недолгим: всего сорок шесть раз мы успели сыграть «Город на заре» — грянула война. Почти вся мужская часть труппы оказалась в армии, а с оставшимися белобилетниками нами был организован театр «Московская студия». Здесь для фронта мной были написаны пьесы «Бессмертный» в соавторстве с А.Гладковым и «Домик на окраине». Студия играла спектакли для бойцов на Центральном фронте и Северном флоте, просуществовав почти до конца войны. Тяжелая болезнь заставила меня прервать работу в студии...
В 1957 году я переработал студийный вариант «Города на заре». И на сцене Театра имени Вахтангова он обрел свою новую жизнь. Это стало началом моей долгой плодотворной связи с вахтанговцами. На их сцене было поставлено семь моих пьес. Особенно значительной оказалась для нас «Иркутская история» (режиссер Евг. Симонов, 1959 год), спектакль, особенно любимый зрителем. С вахтанговской версией спорил блестящий по режиссуре спектакль Н.Охлопкова в Театре имени Маяковского.
Оба эти опуса были предметом долгих споров и дискуссий. К ним вскоре примкнула и «Иркутская история» Г.Товстоногова в Ленинградском Большом драматическом театре. Вслед за «Иркутской историей» в Театре имени Вахтангова были поставлены «Двенадцатый час» (1960 год) и «Потерянный сын» (1961 год)...
Я стал много заниматься общественной работой — был избран секретарем московской писательской организации, членом президиума Литфонда, руководителем Московского объединения драматургов, членом правления Всероссийского театрального общества. Однако самым любимым занятием моей жизни стала организация Студии молодых драматургов. Теперь мы существуем уже более десяти лет. За эти годы многие стали профессионалами — членами Союза писателей. Их пьесы печатаются, ставятся у нас и за рубежом. По их сценариям снимаются фильмы. А некоторые уже настолько повзрослели, что сами воспитывают молодых. Период учебы у них, конечно, миновал, но мы все еще встречаемся друг с другом, спорим, читаем свои пьесы. Драматурги — разрозненный клан, им необходимо общение. Успех каждого из нас — общий успех. В этом наше счастье...
Сейчас мне уже семьдесят пять лет. В таком возрасте многие люди невольно сетуют: жизнь промелькнула так быстро, что даже не успели ее разглядеть. А вот у меня ощущение, что за минувшее бурное время прожито несколько жизней... Это довольно сложное чувство... Вдобавок надо учесть, что в большинстве моих пьес зрителей ждет лишь суровый суд совести. В результате я все чаще задаю себе недоуменный вопрос: счастлив ли я? Как всякий драматург, я живу в удалении от живых, насущных тревог театра. Я ощущаю это бедствие. Права мои смехотворно минимальны, и это неумолкаемый источник моей тревоги. И все же — бываю ли я счастлив? Пожалуй. Это случается, когда в музее, а иногда и дома, ночью, я погружаюсь в созерцание любимых мною Веласкеса, Фрагонара, Э.Моне. Это случается в залах филармонии, когда великая музыка будит мое усталое воображение и заставляет вновь и вновь мечтать о рабочей тетради, которая будет ждать меня завтра на письменном столе.
Это случается, когда ты веришь, что еще раз увидишь Грецию, пройдешь по Флоренции, вновь посетишь Байкал и вер-
нешься наконец туда, где тебе так хорошо работается,— в Ялту, на Рижское взморье.
Это случается, если встретишь забытого человека и ты вспомнишь, как многим одарила тебя когда-то жизнь.
Это случается, когда на какое-то шальное мгновенье, обманывая тебя, восторгает написанная тобой строчка...
Увы, во все другие минуты жизни я, страшась, гоню прочь от себя эту ребячливую, несбыточную мысль: счастлив ли я?..