2
«Дело в том, – рассказал он в интервью порталу «Свободная пресса», – что Крым обеспечил беспрецедентную консолидацию системных партий – КПРФ, ЛДПР, «Справедливой России», «Родины» – на общей платформе: «Крым наш, оранжевой революции в России – нет». Поэтому с точки зрения поддержки Путин теперь опирается не исключительно на «Единую Россию», а на широкую общественно-политическую коалицию, которая включает в себя все названные партии. Раньше можно было видеть интерес высшего российского руководства к тому, чтобы у «Единой России» была более широкая электоральная платформа – именно потому, что власть опиралась в парламенте на «Единую Россию». Но сейчас по ключевым вопросам власть может опираться на широкую коалицию парламентских партий, поэтому нет необходимости чрезмерно, гипертрофированно помогать единороссам на нынешних выборах».
Стало быть, если раньше власть помогала единороссам чрезмерно и гипертрофированно, то теперь будет помогать умеренно и дистрофично? Административный ресурс будет снижен, но не упразднен. Выборы пройдут честно потому, что ваши партии «нам» нравятся. А не понравятся – тогда уж не прогневайтесь. «Системные партии» в таком понимании – это те, которые соревнуются меж собой в том, кто больше угодит Путину.
И может быть, стоит воспользоваться любезным приглашением к «общей платформе» и в обмен на благосклонность Кремля отложить разногласия по другим вопросам? Главное – национально-государственное сплочение, а остальное приложится? Следует признать, что так рассуждают очень многие. Например, один известный и влиятельный в левопатриотической среде товарищ не так давно написал в своем блоге: «Мы-то прекрасно понимаем, что то направление (внешнеполитическое. – А.Ф.), которое сейчас взял Путин, не совместимо ни с коррупцией, ни с олигархической роскошью, ни с обнищанием народа. Поэтому эти явления рано или поздно будут ликвидированы». Впрочем, позже запись была удалена, и об этом эпизоде не стоило бы упоминать, если бы точно так же не продолжали думать миллионы людей. Если товарищ осознал, что насчет «несовместимости» он малость поторопился, то массы пока не видят, что этот внешнеполитический курс, эта военно-олигархическая мобилизация и явилась тем инструментом, с помощью которого капиталистические прибыли были повышены в прошлом году почти в полтора раза, а трудовые доходы понижены на 10 процентов. И мешает им это увидеть как раз расплывчатость закрепляемой Марковыми «платформы». В подобных случаях (а именно в апреле 1917 года) В.И. Ленин говорил, что если массы поддались угару революционного оборончества, то не приличнее ли в такой момент «уметь противостоять «массовому» угару, чем «хотеть остаться» с массами, т.е. поддаться общему поветрию? Не видели ли мы во всех воюющих европейских странах, как шовинисты оправдывали себя желанием «остаться с массами»? Не обязательно ли уметь на известное время быть в меньшинстве против «массового» угара?» (ПСС, т. 31; с. 144. Здесь и далее ленинские положения цитируются по Полному собранию сочинений с указанием тома и страницы.)
Основное противоречие в позиции многих левопатриотов заключается, на мой взгляд, в том, что, поддерживая внешнеполитический курс, они поддерживают тем самым именно то, благодаря чему власть удерживает позицию и в антинародной внутренней политике. Разумеется, стараются провести некую разграничительную линию: от сих до сих – поддерживаем, а дальше – ни-ни. Муссируется тезис о «двух партиях» во власти – патриотической (президентский силовой блок) и либерально-компрадорской (экономический блок). Это просто вариации на тему доброго царя и злых бояр. Но все дело в том, что в реальности никакой разграничительной линии не существует. А поддерживать иллюзию ее существования как раз и помогает некритическое принятие марковских лозунгов.
Следует помнить, что «коллективный Марков» никаких даров, кроме данайских, никогда не делал, не делает и делать не будет. По сути, это приглашение к политической капитуляции. Навязывание такого рода «общих лозунгов» есть на деле заманивание оппозиции в «патриотическую» ловушку. Сказанное ни в коем случае не означает, что будто бы следует вернуть Крым и отказаться от борьбы с оранжевой угрозой. Это означает только то, что в любой лозунг разные классы вкладывают разное содержание и поэтому он должен быть придирчиво проверен с точки зрения объективных интересов трудового народа (даже если народ их еще не вполне ясно осознает) и соответствующим образом конкретизирован, дабы сдуть с него флер мнимой солидарности трудящихся с эксплуататорами.
ВАЖНЕЙШИЕ уроки на этот счет мы находим в ленинском наследии. Вот принципы научно обоснованного формулирования и анализа конкретных лозунгов, которыми он неизменно руководствовался в политической борьбе.
«Прямая задача науки, по Марксу, – это дать истинный лозунг борьбы, т.е. суметь объективно представить эту борьбу как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условия развития. «Лозунг борьбы» нельзя дать, не изучая со всей подробностью каждую отдельную форму этой борьбы, не следя за каждым шагом ее, при ее переходе из одной формы в другую, чтобы уметь в каждый данный момент определить положение, не упуская из виду общего характера борьбы, общей цели ее – полного и окончательного уничтожения всякой эксплуатации и всякого угнетения» (1; 341).
«Мы не можем удовлетвориться тем, чтобы наши тактические лозунги ковыляли вслед за событиями, приспособляясь к ним после их совершения. Мы должны стремиться к тому, чтобы эти лозунги вели нас вперед, освещали наш дальнейший путь, поднимали нас выше непосредственных задач минуты. Чтобы вести последовательную и выдержанную борьбу, партия пролетариата не может определять своей тактики от случая к случаю. Она должна в своих тактических решениях соединять верность принципам марксизма с верным учетом передовых задач революционного класса» (8; 141).
«Лозунги надо ставить для того, чтобы в пропаганде и агитации разъяснять массам непримиримое различие между социализмом и капитализмом (империализмом), а не для того, чтобы примирять два враждебных класса и две враждебные политики посредством такого словечка, которое «объединяет» самые различные вещи» (26; 301–302).
«Марксизм требует для оправдания всякого лозунга точного анализа и экономической действительности, и политической обстановки, и политического значения этого лозунга» (30; 118).
«Каждый отдельный лозунг должен быть выведен из всей совокупности особенностей определенного политического положения» (34; 10).
Рассмотрим теперь конкретные ситуации из практики политической борьбы, когда Ленину приходилось резко выступать против таких лозунгов, которые были очень похожи на те, что навязывает сегодня Марков.
«Революция». Лето 1905 года, общий революционный подъем. Ленин пишет в «Двух тактиках» о том, что «слово «революция» тоже вполне пригодно для злоупотребления им, а на известной стадии развития движения такое злоупотребление неизбежно. Когда г. Струве заговорил от имени революции, мы невольно вспомнили Тьера. За несколько дней до февральской революции этот чудовищный карлик, этот идеальный выразитель политической продажности буржуазии, почуял приближение народной бури. И он заявил с парламентской трибуны, что он принадлежит к партии революции! Политическое значение освобожденского перехода к партии революции целиком тождественно с этим «переходом» Тьера. Когда русские Тьеры заговорили об их принадлежности к партии революции, это значит, что лозунг революция стал недостаточным, ничего не говорящим, никаких задач не определяющим, ибо революция стала фактом, на ее сторону повалили разнороднейшие элементы…
В самом деле, что такое революция с марксистской точки зрения? Насильственная ломка устарелой политической надстройки. В известный момент развития негодность старой надстройки становится ясна всем. Революцию признают все. Теперь задача в том, чтобы определить, какие же именно классы и как именно должны построить новую надстройку. Без такого определения лозунг революция в данный момент пуст и бессодержателен, ибо слабость самодержавия делает «революционерами» и великих князей, и «Московские Ведомости»! Без такого определения не может быть и речи о передовых демократических задачах передового класса» (8; 118–119).
«Полновластная Дума». Конец 1906 года, канун выборов во вторую царскую Государственную думу – первых выборов, в которых официально участвует объединенная РСДРП. Г.В. Плеханов выдвигает неотразимый, на его взгляд, предвыборный лозунг, способный объединить либералов-кадетов и социал-демократов – полновластная Дума. И обосновывает свое предложение следующим образом: «Это – общая формула, в которую каждая партия будет на место алгебраических знаков ставить желательные ей определенные арифметические величины. Кадеты не могут представлять себе полновластную Думу так, как должны представлять ее себе социал-демократы. Но и тем, и другим нужна полновластная Дума. Поэтому и те, и другие обязаны бороться за нее».
Если Плеханов сам сознает неизбежность различного понимания этого лозунга кадетами и социал-демократами, возражает Ленин, «то для чего же тогда общий лозунг и для чего вообще выставлять перед массой лозунги и платформы? Для того ли, чтобы соблюсти благовидную внешность? чтобы прикрыть нечто, не подлежащее разъяснению перед массами? чтобы за спиной народа проделать парламентский маневр, сулящий всякие выгоды? или для того, чтобы поднять классовое самосознание масс и действительно уяснить им их настоящие политические задачи?.. Всем и каждому известно, что буржуазные политиканы везде и всегда выставляют перед народом всякие лозунги, программы и платформы для обмана народа... Ведь если к.-д. и с.-д. не могут одинаково представлять себе полновластную Думу, – значит, и в широких народных массах не может быть одинакового представления о ней, ибо и к.-д. и с.-д. выражают известные интересы тех или иных классов, известные стремления или предрассудки их. Плеханов, очевидно, считает кадетское представление о полновластной Думе неправильным, а всякое неправильное представление о политических задачах вредно народу. Следовательно, Плеханов выставляет лозунг в такой форме, которая заведомо приносит вред народу, оставляя неразъясненным и прикрытым некоторое неправильное представление. Говоря просто и прямо, это значит обманывать рабочих и весь народ ради видимости единства к.-д. и с.-д.» (14; 140–143).
«Реализм, демократия, активность». Начало 1911 года, в России торжествует реакция, но впереди уже брезжат признаки нового революционного подъема. А.М. Горький полагает, что в этих условиях необходимы какие-то сплачивающие всех недовольных лозунги, и предлагает: «реализм, демократия, активность». Вы точно дразните, отвечает Ленин. «Вы думаете, это – хорошие слова? Слова скверные, всеми буржуазными ловкачами на свете используемые» (48; 11).
И подобных споров в межреволюционный период было у Ленина с Горьким немало. В конце 1913 года, т.е. когда революционный подъем был уже налицо, он пишет Горькому по поводу «богостроительских» мотивов в его публицистике. Что это, «неудачная попытка согнуться до точки зрения общедемократической вместо точки зрения пролетарской? Может быть для разговора с «демократией вообще» Вы захотели посюсюкать, как сюсюкают с детьми? может быть «для популярного изложения» обывателям захотели допустить на минуту его или их, обывателей, предрассудки?? Но ведь это – прием неправильный во всех смыслах и во всех отношениях! В демократических странах совсем неуместен был бы со стороны пролетарского писателя призыв «к демократии, к народу, к общественности и науке». Ну, а у нас в России?? Такой призыв не совсем уместен, ибо он тоже как-то льстит обывательским предрассудкам. Призыв какой-то общий до туманности – у нас даже Изгоев из «Русской Мысли» обеими руками его подпишет. Зачем же брать такие лозунги, которые Вы-то отделяете превосходно от изгоевщины, но читатель не сможет отделить?? Зачем для читателя набрасывать демократический флер вместо ясного различения мещан и пролетариев, умеющих различать «науку и общественность» буржуазии от своей, демократию буржуазную от пролетарской?... Вы хотите этим сказать «доброе и хорошее», указать на «правду-справедливость» и тому подобное. Но это Ваше доброе желание остается Вашим личным достоянием, субъективным «невинным пожеланием». Раз Вы его написали, оно пошло в массу, и его значение определяется не Вашим добрым пожеланием, а соотношением общественных сил, объективным соотношением классов» (48; 228, 231).
«Свобода любви». Начало 1915 года. Инесса Арманд намеревается написать брошюру для работниц и делится с Лениным ее планом, в котором одним из пунктов значится женское требование «свободы любви».
Ленин советует вовсе выкинуть этот пункт, потому что «это выходит действительно не пролетарское, а буржуазное требование. В самом деле, что Вы под ним понимаете? Что можно понимать под этим? 1. Свободу от материальных (финансовых) расчетов в деле любви? 2. то же от материальных забот? 3. от предрассудков религиозных? 4. от запрета папаши etc.? 5. от предрассудков «общества»? 6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интеллигентски-буржуазной) среды? 7.от уз закона, суда и полиции? 8. от серьезного в любви? 9. от деторождения? 10.свободу адюльтера? и т.д.
Вы понимаете, конечно, не №№ 8–10, а или №№ 1–7 или вроде №№ 1–7. Но для №№ 1–7 надо выбрать иное обозначение, ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.
А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под «свободой любви» вообще нечто вроде №№ 8–10, даже вопреки Вашей воле. Именно потому, что в современном обществе классы, наиболее говорливые, шумливые и «вверхувидные», понимают под «свободой любви» №№ 8-10, именно поэтому сие есть не пролетарское, а буржуазное требование. Дело не в том, что Вы субъективно «хотите понимать» под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви» (49; 52).
Арманд не согласна и пишет, что не понимает, как можно отождествлять свободу любви с адюльтером. Выходит, что я «отождествляю», изумляется в ответ Ленин. «Буржуазки понимают под свободой любви пп. 8–10 – вот мой тезис. Опровергаете Вы его? Скажите, что буржуазные дамы понимают под свободой любви? Вы этого не говорите. Неужели литература и жизнь не доказывают, что буржуазки именно это понимают? Вполне доказывают! Вы молча признаете это. А раз так, дело тут в их классовом положении, и «опровергнуть» их едва ли можно и едва ли не наивно. Надо ясно отделить от них, противопоставить им пролетарскую точку зрения. Надо учесть тот объективный факт, что иначе они выхватят соответствующие места из вашей брошюры, истолкуют их по-своему, сделают из вашей брошюры воду на свою мельницу, извратят ваши мысли перед рабочими, «смутят» рабочих (посеяв в них опасение, не чужие ли идеи Вы им несете). А в их руках тьма газет и т.д. А Вы, совершенно забыв объективную и классовую точку зрения, переходите в «атаку» на меня, будто я «отождествляю» свободу любви с пп. 8–10...» (49; 55–56).
Брошюру Арманд так и не написала...
«Мир». 1914 год, начало Первой мировой империалистической войны. Разбросанные по всей Европе большевики-эмигранты обмениваются мнениями, какой лозунг следует выдвинуть. Александра Коллонтай пишет Ленину из Дании в Швейцарию, что надо выдвигать такой лозунг, «который объединял бы всех», а это лозунг мира. «Скажу откровенно, – отвечает Ленин, – что я всего более боюсь в настоящее время такого огульного объединительства, которое, по моему убеждению, наиболее опасно и наиболее вредно для пролетариата. Вот ведь Каутский уже сочинил в «Neue Zeit» архи-«объединительную» теорию» (49; 39).
Позднее Ленин разъяснял, что «лозунг мира можно ставить или в связи с определенными условиями мира, или без всяких условий, как борьбу не за определенный мир, а за мир вообще. Ясно, что в последнем случае перед нами не только не социалистический лозунг, но и вообще совершенно бессодержательный, бессмысленный лозунг. За мир вообще стоят безусловно все вплоть до Китченера, Жоффра, Гинденбурга и Николая Кровавого, ибо каждый из них желает кончить войну: – вопрос именно в том, что каждый ставит империалистские (т.е. грабительские, угнетающие чужие народы) условия мира в пользу «своей» нации» (26; 301–302).
«Когда левые начинали объединяться под лозунгом мир, это можно было поощрять, если в этом выражался первый шаг протеста против шовинистов, – как темный русский рабочий в гапонаде выражал робкий протест против царя. Но поскольку левые ограничиваются и теперь этим лозунгом (лозунги – дело сознательных политиков), постольку они самые плохонькие левые, постольку в их резолюциях нет ни грана именно «действенности», постольку они – игрушка в руках Зюдекумов, Кварков, Самба, Гайндманов, Жоффра и Гинденбурга.
Кто не понимает этого даже теперь, когда лозунг мира («не сопровождающийся призывом к революционным действиям масс») проституирован венской конференцией, Бернштейном + Каутским с Ко и Шейдеманами, тот – просто бессознательный участник в социал-шовинистском надувательстве народа» (26; 299–300).
В одном из писем лета 1915 года Ленин подчеркивает, что суть центристского лозунга мира есть мир с социал-шовинистами. Да, мир для темной массы имеет иное значение (à la «гапонада»), но как лозунг партии он – шарлатанство. Мы за участие в гапоновских союзах, но против «гапоновских» лозунгов» (49; 93).
«Значит ли это, что социалисты могут равнодушно относиться к требованию мира все более и более широкими массами? Отнюдь нет. Одно дело – лозунги сознательного авангарда рабочих, другое дело – стихийные требования масс. Стремление к миру есть один из важнейших симптомов начинающегося разочарования в буржуазной лжи насчет «освободительных» целей войны, насчет «защиты отечества» и прочих обманов черни классом капиталистов. К этому симптому социалисты должны относиться с величайшим вниманием. Все усилия надо направить на то, чтобы использовать настроение масс в пользу мира. Но как использовать?.. Мы должны использовать настроение в пользу мира для разъяснения массам, что те блага, коих они ждут от мира, невозможны без ряда революций» (26; 303–304).
КАЖДЫЙ из разобранных Лениным случаев имеет свои особенности, но в них есть и общее, позволяющее понять, почему власти нередко удается перехватывать лозунги оппозиции. Это происходит потому, что конкретное значение лозунгов определяется не добрыми субъективными пожеланиями, а объективным соотношением классов в данном месте и в данный исторический момент. Общность и объединительность лозунгов – вовсе не синоним их верности. Власть и оппозиция, как правило, вкладывают в «общую» платформу совершенно разные смыслы. И в таких случаях решающую роль в том, как именно лозунг будет понят массами, играет соотношение сил. «Общий» лозунг всегда будет понят ими в том смысле, который вкладывают в него наиболее говорливые, шумливые и «вверхувидные» правящие классы – и подчиненная им государственная пропаганда. Вспомним: «в их руках масса газет», а теперь еще такой могучий инструмент промывания, как телевидение.
Наконец, лозунг может устареть в один день, и тогда его моментально примут все. Кто, например, в течение четверти века говорил о том, что Крым наш? Коммунисты, левые, национал-патриоты – в общем, оппозиция. Еще высказывался Лужков – преимущественно о Севастополе. Олигархи и официальные власти помалкивали. Но как только независимость стала фактом, на ее сторону повалили разнороднейшие элементы и новые русские Тьеры и Струве заговорили об их принадлежности к «партии Крыма». Это означало, что лозунг «Крым наш!» стал недостаточным, ничего не говорящим, никаких задач не определяющим. Объективно на первый план выдвинулся другой вопрос. Какой же?
Чтобы ответить, необходимо исходить из кардинальной важности факта, что Крым и Севастополь присоединились к Российской Федерации не абы как, а в результате настоящей революции. Всякая настоящая революция решает два главных вопроса – о власти и о собственности. Причем решает их самочинно, ломая существующие законы и установления. Крымчане начали с того, что в нарушение украинской конституции создали «самопровозглашенные» органы власти и далее приступили к национализации украинской олигархической собственности. Что это, как не полноценная революция? Но революция российскому правящему государственно-олигархическому режиму и даром не нужна. Поданный крымчанами пример ему отвратителен и крайне опасен. И после вхождения Крыма и Севастополя в состав РФ началось методичное выкорчевывание и закатывание в асфальт малейших революционных ростков. Таким образом, объективно встал вопрос не о том, наш ли Крым, а о защите завоеваний революции. И здесь дело обстоит очень плохо.
Начнем с вопроса о власти. Вспомним, в каком статусе Алексей Чалый подписал договор о принятии Крыма и Севастополя в Российскую Федерацию. В статусе избранного на 20-тысячном митинге народного мэра и председателя Координационного совета по организации Севастопольского городского управления по обеспечению жизнедеятельности Севастополя. Где теперь этот Координационный совет, где сам Чалый? Ему выкрутили руки и вынудили отказаться сначала от претензий на губернаторство, а затем и от председательства в Законодательном собрании. Сегодня он в качестве рядового депутата пытается добиться хотя бы введения в устав города нормы о прямых всенародных выборах губернатора. Но инициатива уже дважды провалена. Для ее принятия необходимо минимум 16 голосов (две трети), но за проголосовали лишь 13 депутатов, 9 было против и 2 воздержались. И речь здесь не о персональной судьбе конкретного революционного лидера – речь идет о ныне полностью демонтированной системе органов народной власти.
То же самое касается и вопроса о собственности. Национализация 2014 года уже ревизуется. Вот какое письмо из Минэкономразвития получил в ответ на один из своих запросов депутат Госдумы от КПРФ Николай Коломейцев. В нем говорится, что «правительством РФ в целях исключения нарушения прав граждан и организаций, находящихся на территории Республики Крым и г. Севастополя, поручено Совету министров Республики Крым, правительству Севастополя при методической помощи Минэкономразвития России, Минюста России и по согласованию с Государственно-правовым управлением президента РФ обеспечить до 10 июня 2016 года разработку и принятие нормативных правовых актов Республики Крым, определяющих порядок и критерии принятия решений по обращениям физических и юридических лиц по вопросу возврата находившейся в частной собственности имущества». Впрочем, Коломейцев уточнил, что его запрос касался исключительно ситуации с национализированным в Крыму имуществом районного потребительского общества г. Саки, которое создавалось на деньги пайщиков и против которого организован рейдерский захват. «Однако к бывшей собственности украинских олигархов, – подчеркнул депутат, – это не имеет ни малейшего отношения».
Хотелось бы верить, что об олигархах речь не идет, но… Пайщиков райпо (это в основном бабушки-пенсионерки) пока кормят лишь обещаниями «изучить ситуацию и постараться помочь», а вот совсем недавно решением Севастопольского арбитражного суда в собственность группы «Приват» олигарха Коломойского уже возвращена севастопольская нефтебаза. Теперь внимание, следите за руками! Нефтебаза не использовалась с 1993 года. В январе правительство Севастополя начало ее восстановление, поскольку в условиях сухопутной блокады Крыма она критически важна для снабжения города горючим. И тут же стратегический объект не просто возвращается, а буквально дарится «жидобандеровцу» Коломойскому. Как риторически вопрошал в 1916 году лидер кадетов Милюков, что это – глупость или измена? Итак, кооперативная собственность изымается, а олигархическая – возвращается. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Крым наш, но частная собственность священна и неприкосновенна.
В сухом остатке – превращение Крыма в федеральный округ и два субъекта РФ. Да, конечно, возвращение в родную гавань и все такое... Но в том-то и дело, что гавань эта давным-давно приватизирована и народу не принадлежит. В первые месяцы после присоединения среди левых патриотов был популярен лозунг «Вернули Крым – вернем и Советский Союз!». Оставалось ответить на вопрос: кто вернул и куда вернул? Ответ дала сама жизнь. События подтвердили, что в условиях классового общества любой бесклассовый национально-патриотический лозунг неизбежно имеет свою изнанку. Как может быть Крым нашим, когда и сама пока Россия не наша, а государственно-олигархическая? С объективной социально-экономической точки зрения присоединение Крыма обернулось ползучей «цветной революцией», а на деле – контрреволюцией.
Этим определяется и объективное значение второго марковского лозунга «Оранжевой революции в России – нет!». Как это «нет», когда она давно уже есть!
Цветные революции упомянуты Стратегией национальной безопасности РФ в числе угроз в одном ряду с националистическим и религиозным экстремизмом, нарушением единства и территориальной целостности РФ, дестабилизацией внутриполитической и социальной ситуации в стране и разрушением традиционных российских духовно-нравственных ценностей. Однако хотелось бы иметь более развернутое официальное определение. Кое-что содержится в выступлении министра обороны Шойгу на III Московской конференции по международной безопасности в мае 2014 года. Цветные революции, рассказал министр, есть навязывание народам чуждых ценностей под видом распространения демократии; использование социально-экономических и политические проблем отдельных государств для замены национально ориентированных правительств контролируемыми из-за рубежа режимами, которые обеспечивают своим покровителям беспрепятственный доступ к ресурсам этих государств. Цветные революции все больше обретают форму вооруженной борьбы, разрабатываются по правилам военного искусства, при этом задействуются все имеющиеся инструменты, в первую очередь средства информационной войны и силы специального назначения.
Ну что же, неплохое, хотя и поверхностное описание событий на территории Советского Союза в начале 1990-х годов, активным участником которых был, между прочим, и сам Шойгу. Здесь показана только технология переворота, но не его социально-классовая и экономическая суть, которая как раз всячески затушевывается нашей официальной пропагандой. Потому что, по этой сути, мы живем в стране победившей оранжевой революции. Она для России – не гипотетическая угроза, а реальность. Не будущее, а настоящее. Без осознания этого факта из принятия этого лозунга не получится ничего, кроме охранительной апологетики существующего социально-экономического и политического режима. Не надо тешить себя иллюзией, что последствия российского оранжевого переворота 1991–1993 годов будто бы уже преодолены в годы правления Путина. Они не преодолены, а, наоборот, углублены. А нынешний спор правящего режима с «несистемными либералами» (они же нынешние «оранжевые революционеры») есть не более чем семейная склока разных фракций режима из-за границ раздела между ними власти и собственности. Кто бы ни победил в этой склоке, трудовому народу от этого легче не станет. Ему до этого дела нет и быть не должно.
Как же конкретизировать абстрактные лозунги так, чтобы власть не смогла их перехватить? Раскрыть в них реальное содержание, выражающие интересы трудового народа. Например, вот так:
Слава Крымской революции!
Руки прочь от Крымской революции!
Положить конец оранжевой капиталистической реставрации!
