2
(В крайнем случае о тех, в ком твой характер странным образом преломляется.)
Потому что о себе писать проще: ты себя понимаешь; а глядя на себя через другого, постороннего – желательно через того, кто больше тебя , – ты осознаешь свою суть еще лучше; и даже как-то возвышаешься над собой.
Но так бывает, конечно же, не всегда.
В свое время, извините что о себе, я написал книгу «Леонид Леонов: Подельник эпохи», и мне в те дни даже на ум не приходило, что мы хоть в чем-то похожи с Леоновым. Мне просто нравится его проза, но походить на него? Избави Бог.
Проза Катаева поражает меня с самого раннего детства; как прозаика я люблю его едва ли не так же, как Леонова. И если б Шаргунов не сделал биографию Катаева, когда-нибудь и мне б наверняка пришло в голову заняться этой работой.
Оттого, что катаевский «мовизм» – одна из вершин русской словесности: а мы понимаем, что такое отечественная литература и каковы иные ее вершины.
«Белеет парус одинокий» волшебная вещь; несколько ранних рассказов Катаева дышат воздухом и одесской весной, его роман «Время, вперед!» – настоящий, кипучий, пахнущий рабочим потом авангард: сейчас так не делают при всем желании. И никогда не делали так до Катаева.
А биография Катаева? Автор черносотенных стихов в ранней юности, участник Первой мировой, награжденный шашкой «За храбрость», блестящий циник и приятель Бунина в молодости, белый офицер, потом, естественно, боец Красной армии, в перерывах еще чей-то офицер – в этом стоило разобраться…
И Шаргунов разобрался.
Хорошо, что именно он написал эту книгу.
Не знаю, до написания книги автор догадывался о своей странной близости с героем, или угадывал ее уже в процессе написания, но она, конечно же, есть.
И Катаев, и Шаргунов происходят из духовенства. (Это отдельная тема, о которой надо говорить особо и подробно, ведь из духовенства произошли и Тредиаковский, и по материнской линии Ломоносов, а значит русская поэзия в целом произрастала отсюда; а дальше – Михаил Булгаков, и те, о ком мы говорим, и, естественно, брат Катаева, писатель Евгений Петров.)
Шаргунов пишет, как в лице Катаева, в строении его скул, челюстей, в ушах просматривалось что-то волчье (первым это подметил Бунин). Сравните с портретами Шаргунова – тот же напоминающий волчий скол лица.
Самое главное, конечно же, что творческая эволюция Шаргунова – это как бы перетасованные катаевские периоды.
Ранний Шаргунов (новомировские его рассказы, повести «Малыш наказан», «Ура!», «Как меня зовут?») – удивительно наблюдательный, ломающий фразу, аномально чувствительный к миру, метафоричный, это сразу и поздний, эпохи мовизма, Катаев и совсем молодой – эпохи одесской дружбы с Буниным.
Так хорошо, как писал Шаргунов в самом своем начале, у нас едва ли кто умел.
Следом у Шаргунова начинается период политических шаржей, сарказма, гиперболизма (повесть «Птичий грипп») – это раннесоветский Катаев, не столько даже фельетонный, сколько романный, мы имеем в виду такие романы как «Остров Эрендорф» и «Повелитель железа».
(И у Катаева, и у Шаргунова это самый сомнительный, но, видимо, неизбежный период.)
Нынешний шаргуновский период – прозрачности и простоты, прямой фразы, ровного дыхания, нарочитой зачистки любой слишком заметной метафоричности (мы имеем в виду «Книгу без фотографий» и роман «1993») – это Катаев времени тетралогии «Волны Черного моря», повести «Сын полка».
Куда дальше выведет Шаргунова путь, не очень ясно; пока же мы имеем дело с уходом в жанр биографический.
В известном смысле Шаргунов тут вскрыл свои карты.
В частности, показывая, что пресловутый катаевский цинизм таковым не был, но, напротив, в его поведении, в его вживаемости и выживаемости просматриваются куда более важные вещи: чувство сопричастности бытию твоего народа, последовательный отказ эмигрировать и безусловная, природная, неотменяемая преданность Отечеству.
(Думаю, в этом смысле стоит пояснять, что Шаргунов, вместе с Щекочихиным работавший в отделе расследований «Новой газеты», и занимающийся в числе прочего расстрелом парламента в 1993 году, Шаргунов, сочувствовавший лимоновцам и приходящий с ними на одни митинги, Шаргунов, возглавлявший «молодежку» в рогозинской «Родине», Шаргунов, посещающий все горячие точки последнего десятилетия, Шаргунов прямой свидетель и участник «крымской весны», а после военкор на Донбассе, и нынешний Шаргунов, идущий вместе с коммунистами, – это не поиск пути, а единый и последовательный путь.)
Катаевское увлечение молодыми литераторами, чужой прозой, чужой поэзией – тоже шаргуновская черта, в том месте, где Шаргунов пишет о журнале «Юность», придуманном Катаевым, он словно бы случайно роняет словосочетание «свежая кровь». Ну да, так называлась полоса, отданная молодым авторам в «НГ», которую вел Шаргунов, перебирая вороха писем от ранних да горячих.
Собственно, он по сей день занимается почти тем же и в «СП» тоже.
Самое большое место в книге Шаргунов уделяет теме разрыва Катаева с литературной средой: о как бесилась эта спесивая публика по поводу классических его повестей «Уже написан Вертер» и «Алмазный мой венец».
Вижу в книге некоторую почти сладострастную въедливость, с какой Шаргунов перечисляет имена катаевских критиков и воинствующих недоброжелателей. Я уж точно не без удовольствия читаю эти имена: о где вы, спесивцы, о куда же вы подевались со всей вашей фирменной брезгливостью?
Люди, тыкавшие в Катаева кривым пальцем, люди, переходившие на другую сторону улицы, когда он гулял по Переделкину, люди, демонстративно не здоровавшиеся с ним, – кто вы все, зачем вы были?
Благодарение Шаргунову, что вспомнил ваши имена. Вполне возможно, что больше этого не случится.
Что до стилистики и фактуры книги «Катаев: погоня за вечной весной», то написана она строго и внимательно, так, чтоб автора ни в чем упрекнуть было нельзя: вот ссылочка, вот цитата, вот еще цитата, а вот три перекрестных ссылки.
Минимум авторских интерпретаций, максимум фактологии и примечаний.
Шаргунов работал как вол, вспахал целину, поднял пласты.
Ни на кого не указал пальцем, но провел расследование так, что всё стало прозрачным и оттого несколько даже забавным.
(Отдельный привет Шаргунову за то, как ненавязчиво он раскрыл тему взаимоотношений одессита Катаева и украинского национализма.)
Есть определенный сорт людей, переползающих из эпохи в эпоху, которые этой книги Шаргунову не простят.
Это отличное известие. Я не желал бы знаться с ними даже через одно рукопожатие.
Я предпочту быть через одно рукопожатие с Катаевым.
В известном смысле Шаргунов теперь носитель тепла крепкой руки Валентина Петровича Катаева – русского писателя, белого офицера, красного офицера, мастера, эксцентрика, патриота.
