5
Его имя на обелиске на Сапун-горе.
Он участвовал и в первом Параде Победы в Москве, нес один из штандартов поверженной Германии и бросил его к подножию Мавзолея.
ЯРЧЕ ЛЕГЕНДЫ
Рано утром 7 мая 1944 года войска 4-го Украинского фронта под командованием генерала Федора Ивановича Толбухина, сосредоточенные в долине Золотая Балка, начали операцию по освобождению Севастополя от фашистов со штурма Сапун-горы, поскольку с нее был самый краткий путь до города. Артиллерийский расчет старшего сержанта Николая Кузнецова из отдельного противотанкового дивизиона в составе 51-й армии принял участие в этом страшном бою, командир водрузил флаг над зданием железнодорожного вокзала.
Кузнецов считается по праву героем Севастополя, его имя выбито на обелиске на Сапун-горе. Он был удостоен звания Героя Советского Союза и полного кавалера ордена Славы.
Ветеран ушел из жизни в 2008 году, похоронен на воинском кладбище в городе Пестове.
Он оставил впечатляющий рассказ о героической битве за освобождение Севастополя.
Предоставим ему слово.
ИМЯ НА ОБЕЛИСКЕ
Воздух был так прозрачен, что на восточных склонах Сапун-горы без особого труда различались многоярусные линии траншей. Простым глазом можно было разглядеть, как густо они окутаны колючей проволокой, ощетинены пулеметами железобетонных дотов и блиндажей. Гитлеровцы не зря так укрепили эту на первый взгляд ничем не приметную гору – за ней лежал Севастополь. И они будут стоять до последнего.
Значит быть бою великому и яростному!
Я вспомнил также, что накануне подал заявление в партию. Рекомендации получил самые высокие от лучших командиров дивизиона. И всё же, как ученик на экзамене, волновался, когда шло партсобрание. Волнение не улеглось и после того, как все единодушно проголосовали «за», и я вышел из землянки и хлебнул свежего воздуха. Два дня ходил сам не свой, нося в себе какое-то новое, не испытанное прежде чувство.
Такое же чувство явилось и теперь, когда замполит поручил моему расчету поднять флаг на железнодорожном вокзале, и я ответил ему:
– Я понимаю, товарищ капитан. Задание выполним.
Подошел к Павлу Шевякову.
– Командир, я подкрасил немного и станины, – сказал он. – Краски на всё хватило.
Шевяков, крепкий и веселый парень, среднего роста. Наводчиком он стал с Сиваша, после ранения Обушко. Сразу же вошел в дело: мог точно и хладнокровно вперить снаряд во вражеский танк, как он делал на Мекензиевых горах, а осколочным снарядом прижать к земле автоматчиков.
– Как думаете, сколько от этой горы до Севастополя? – спросил он меня.
– Говорят, километров восемь.
– Тогда порядок! – Глаза у Павла Шевякова залучились на солнышке. – Немцы поди к передовой и дорогу подвели. По ней и покатим.
– Ты женат, Павел? – вдруг прервал его веселость я.
– Нет у меня никого, – наводчик удивленно посмотрел на меня. – Вы знаете, у меня только мать. Мне ведь девятнадцатый год пошел только.
– Я вот о чем подумал. Флаг будет со мной. Если что со мной случится, ты его возьмешь, не ты, так другой.
Я посмотрел на часы.
– Запомни этот день, Павел: утро 7 мая 1944 года. Такое красивое, брат, утро!
– Запомню, командир!
– И про флаг не забудь.
– Будьте уверены! Предчувствие у меня хорошее.
Я опять взглянул на часы.
– Скоро, должно быть, начнется.
И почти тут же вздрогнула у нас за спиной земля. Тяжело зарокотали орудия.
Почти полтора часа дожидались наши пехотинцы и моряки, танкисты и боевые расчеты легких орудий, когда закончится мощная артподготовка и наступит их час.
Взмыли в небо ракеты. Всё пришло в движение.
– Давай, Куликов! – крикнул я шоферу машины расчета, вскакивая в кабину. – Прямо через долину давай! Не наскочи только, Иван Васильевич, в воронку. Пошел!
Куликов – рассудительный, степенный, в годах уже водитель, за тридцать перекатило, за что его величали в расчете по отчеству – согласно, спокойно и буднично кивнул, нажал на стартер, и машина рванулась с места. Оглянувшись назад, я увидел в кузове своих ребят – Шевякова, подносчика снарядов Уринцева Якова, других. Навалившись на борт, они стояли на коленях со вскинутыми автоматами в руках, осматриваясь и выжидая – стрелять было рано. Через задний борт, уже на ходу, впрыгнул в кузов командир батареи капитан Кузьменко, следом за ним еще два офицера.
– Давай, Васильич, жми. На мину бы не напороться.
Васильич зачем-то отер ладонью отверстие от пули – густую паутину трещин около него, видеть что ли мешали?
И прибавил газу, склон горы приближался.
– Видишь? – крикнул я Куликову, указывая на просеку между окопами, уползающую вверх. – И дот видишь? Больше негде взбираться!
– Вижу, командир, вижу, – откликнулся Васильич. – Да куда же мы ему, проклятому, в самую пасть? Прямо в зубы лезем. Смерть ведь!
– Давай, давай, жми!
Я подумал – и впрямь смерть!
Но выбора не было!
Не отворачивать же в сторону под прикрытие громадных камней, разбросанных у подножия. Захлебнется атака без пушек. А слева, в стороне, судя по густым выстрелам, взрывам гранат, бой шел уже во втором или даже третьем круге окопов. Здесь же этот проклятый дот – как только уцелел во время артподготовки, утопив среди груды камней свой железобетонный лоб, осатанело молотил и молотил без перерыва по тем, кто наступал, из крупнокалиберного пулемета.
– Влево давай, Куликов, – закричал я. – Вон за ту груду камней.
Васильич словно только и ждал этой команды, крутанул влево баранку, и машина, выбрасывая из-под скатов бурую землю, резко забрала в сторону и замерла за каменной стеной.
Я спрыгнул с подножки.
– Отцепить орудие. Развернуть в сторону дота. По местам. Приготовиться к бою, – отдал я команды.
Шевяков припал к панораме.
– Бронебойно-зажигательным – огонь! – прокричал я.
Настолько слабо прозвучал в общем грохоте орудий наш выстрел, что его почти не было слышно. И сама «сорокапятка», такая всегда надежная и крепкая, показалась почти игрушкой. Но я видел: снаряды рвались у самого дота, дымом и гарью заслоняя видимость пулеметчикам.
Шевяков нащупал цель точно, и снаряд угодил в самый дот, брызнул огонь, поднялась пыль.
Но пулемет фашистов продолжал бить. И цепи атакующих, прижатые его огнем, залегли неподалеку.
Ах, черт возьми!
– Стой, прекратить огонь! – скомандовал я.
– В чем дело, старший сержант? – прокричал Кузьменко.
Я показал рукой в сторону дота.
Сбоку к амбразуре подползал моряк в тельняшке и бескозырке, с противотанковой гранатой в руке.
Метров двадцать ему оставалось до цели, можно было уже добросить гранату. Но он всё полз – хотел ударить наверняка. Пулеметчики, не замечая его и, видать, успокоенные тем, что перестало стрелять орудие, продолжали поливать свинцом залегшие цепи. «Давай, морячок, давай, родной, – шептал я, не спуская с него глаз. И, словно повторяя его движения, помогал ему: – Ну пора же. Пора!».
Раздался взрыв гранаты. Словно вскинутые этим взрывом, поднялись и развернулись в прорыв залегшие цепи, не дожидаясь: замолк ли совсем пулемет или заговорит вновь? В дыму, теперь уже совсем рядом с дотом, мелькнула на миг тельняшка. Перед самой амбразурой дота вспыхнул еще взрыв.
Рядом разорвалась граната.
Васильич увернулся от взрыва.
– Вот паразиты, как клопы, набились во все щели. Не знаешь, откуда схлопочешь, – ругался шофер.
Я вскинул автомат, дал короткую очередь. Два вражеских солдата, перебегавшие в очередной ярус траншей, скатились к самой дороге. Вот так вам, мазурики!
Неудержимо приближалась вершина.
– Ну Васильич, еще чуть-чуть и считай приехали.
Больше часа мы пробирались к вершине горы.
Позади – порушенные окопы, блиндажи, доты и дзоты, разорванная колючая проволока, артиллеристы поработали на совесть. Левее, на самой вершине, уже развевалось красное полотнище. Мимо него, в образовавшуюся брешь, хлынули солдаты наших разрозненных цепей.
– Пошли, ребятки, – с чувством произнес Васильич.
Наконец мы выбрались на вершину!
– Надо оглядеться, старший сержант, – сказал комбат Кузьменко. – Ни дороги, ни города не видать. Давай оглядимся, и вперед. Штурмовая группа идет следом за нами.
Вдруг из ближних кустов выскочил и побежал к машине человек.
– Спасите! Помогите! Братцы! – кричал он.
На нем черными крылами развевались полы распахнутого пиджака, шапку сорвало ветром, но он даже не оглянулся, так прытко бежал.
– Что это он так сорвался? – засмеялся Шевяков и вскинул на всякий случай автомат.
И тут же следом из кустов выбежали два немца. Остановились, прижали автоматы к бедрам.
Человек оглянулся, согнулся, поддал ходу.
Шевяков, я и еще кто-то из кузова ударили по немцам одновременно. Не успев выстрелить, те свалились под кусты.
Человек подбежал к машине. Говорить он не мог. Только смотрел сквозь очки на своих спасителей счастливыми глазами. Смотрел и судорожно икал.
– Ты кто? – спросил я.
– Ма-ма-тематик, – ответил наконец тот, едва справляясь с одышкой. Нервно поправил очки: – Хо-хо-тели убить.
– Откуда?
– Из Севастополя. Оттуда, – человек кивнул за плечо. – Узнали немцы, что наши подходят, вы то есть, просто озверели.
– Дорогу знаешь? Покажешь? Как тебя звать? – спросил я.
– Михайсенко я, математик. Да, да, покажу дорогу.
– За что они тебя? – спросил шофер у математика. – Человек ты вроде мирный. А-квадрат плюс Б-квадрат!
– Просто так! – с горьким гневом и какой-то обреченной болью ответил Михайсенко.
– А что в городе? – спросил я у математика.
– Пушки немецкие, танки, на рейде корабли, – ответил он.
– Что же вы от своих оторвались? – математик опасливо оглядывался.
– Нагонят. Теперь нагонят, – заверил я.
Математик Михайсенко удрученно молчал.
Бой на хуторе, гибель двух бойцов, которых даже похоронить не успели, – всё сильно на него подействовало. Он нервно потирал переносицу под очками, поглядывал с недоверчивым удивлением на шофера и командира орудия.
– Неужели ко всему этому можно привыкнуть? – спросил он.
– К чему? – спокойно уточнил я, догадываясь, о чем он думал.
– Ну, вот этот бой, стрельба, убитые. Как же так? Неужели можно привыкнуть?
– Видать, вы не служили даже, а не то что не воевали, – угрюмо ответил Васильич. – А мы считай с первого дня. Тоже – наука! Видишь сам: не А-квадрат, Б-квадрат. Погрубей, конечно, с ней надо. Приходится!
– Да, да, конечно, я понимаю. И всё же. Как бы это объяснить?
– Я объясню, – жестко оборвал я. – Город скоро. Вон дома уже видать. А там пушки немецкие, танки, корабли, как ты сам говорил. Уходить тебе пора, математик, уходить. Покажи дорогу, как нам быстрее на вокзал железнодорожный проехать, и уходи. Не для тебя такая заваруха. Пулеметы что? Пустяк! А тебе еще детей учить надо будет. Понял?
Михайсенко не обиделся.
Впереди лежал Севастополь, разрушенный и разбитый. А за ним до самого горизонта блестела привольной раскинувшейся гладью иссиня-голубоватая ширь.
– Слышь, командир! А я морячка того видел. Ну, в тельняшке и бескозырке, что с дотом расправился.
– Не может быть! – вырвалось у меня.
– Ей-Богу, видел! С левой стороны он бежал – с моей, когда граната у машины рванула. Еще автоматом нам помахал, признал, должно быть, нашу пушку.
Вдруг из-за дома с полусрезанным вторым этажом грохнули одновременно два выстрела. Снаряды просвистели выше, чуть в стороне взрыхлили землю на обочине.
– Стой!
Я выпрыгнул из машины.
Расчет высыпался из кузова, мигом развернули орудие. Все, кто находился в кузове, залегли в кювете.
Первые же несколько выстрелов снесли нависший угол дома, который завалил вражеское орудие.
Но тут же ударил пулемет из другого крыла дома. Туда бросился комбат Кузьменко, крикнул мне на бегу: «Кузнецов, командуй! Надо уничтожить второе орудие. А я на пулемет».
За ним следом, низко пригибаясь, проскользнули те, кто был в кювете. Совсем близко хлестнул взрыв, упруго и жарко обдало лицо, зацокали по щиту пушки осколки. Вскрикнул и присел подносчик снарядов рядовой Ахбай.
– Осколочным, – приказал я.
Теперь уже Васильич, взамен раненого подносчика, без пилотки, с растрепанными волосами, метался со снарядами от ящика к орудию. Ахбай же, припав к баллону машины, бил из автомата из-под кузова, вытянув раненую ногу. Пулемет фашистов захлебнулся и стих. Шевяков всё еще бил осколочными. Первого вражеского орудия не было видно совсем – бесформенная груда развалин укрыла его собой.
Минут десять еще проехали благополучно, миновали два перекрестка, на третьем начинался крутой спуск.
И сразу же появились фашистские танки. Как наваждение. Они стояли на обочине крутого спуска, выставив навстречу стволы пушек. Словно поджидали нашу «сорокапятку».
Развернуться было невозможно на узком спуске с орудием, тут встречным машинам едва разминуться, отвернуть некуда, по обе стороны откосы, дорога между ними, как речка в крутых берегах. Танки, закованные в броню, дожидались спокойно, невозмутимо, уверенные в себе. Лишь приметно, вроде бы лениво и даже насмешливо, слегка повернули орудийные стволы.
Из кузова крикнул комбат:
– Кузнецов, танки впереди. Видишь? Назад не уйти!
– Что делать, командир? – Васильич невольно притормозил.
Что тут, в таком положении, придумаешь?
В самом деле, вроде бы капкан.
Нелепость какая!
Нелепо и обидно. Расстреляют ведь, как пить дать.
А что, если…
И, словно услышав мои мысли, опять крикнул комбат:
– Давай вперед! Может, прорвемся?
Другого выхода нет. И деваться некуда.
– Давай, Куликов, полный газ, – приказал я, увидел, как заходили желваки на скулах Васильича, машина рванулась навстречу вражеским танкам.
Туго прозвучал выстрел. Воздух качнулся. Прямого попадания не вышло, но у «сорокапятки» взрывом сорвало и далеко отбросило колесо. Я приказал остановиться, выпрыгнули на ходу, орудие, скособочившись, пропахало еще несколько метров. Рядом уже был Шевяков. Уринцев стаскивал раненого Ахбая через борт. Экипаж в такой беде должен быть при орудии. Не думали, конечно, насколько это правильно, не до того было, просто так получилось, почти бессознательно.
Вдвоем с Шевяковым мигом отцепили орудие.
Облегченная машина понеслась между танками.
Такой дерзости немцы, видать, не ожидали. У них даже двигатели не работали. В спешке они сделали еще по выстрелу, заработали пулеметы. Но машина уже проносилась мимо танков, из кузова летели гранаты, хотя почти бессмысленно, но горячо и зло били из автоматов.
Когда увильнули за поворот, и танки пропали из вида, я сказал Куликову:
– Сбрось скорость, как бы не сковырнуться.
Недалеко от вокзала была полуразрушенная бетонная стена.
– Давай туда, Кузнецов, – приказал комбат. – За стеной отстоишься. Всё не на голом месте.
Васильич приткнул машину под защиту стены. Из кузова все попрыгали на землю.
– Занять оборону, – раздался голос комбата.
Я схватил лежавший на сиденье флаг, кинулся вдоль стены, она круто забирала влево, откуда шли вражеские самоходки. Следом за мной, чуть поотстав, бежал Шевяков. Всё, стена тут обрывалась, дальше продвигаться было бессмысленно.
Оба мы залегли здесь, следя за спуском.
Самоходки появились через несколько минут. За ними шли автоматчики – человек шестьдесят.
– Ты давай метров на тридцать назад, – приказал я Шевякову. – Нельзя вместе. Быстро!
Шевяков попрощался со мной взглядом. И, пригибаясь, побежал назад вдоль стены.
Самоходки шли рядом друг от друга, в метре, не больше. Я сжал в руке противотанковую гранату, изготовился для броска, мысленно благодарил немецких танкистов за явную оплошность: «Не на параде вы, дьяволы, в бой идете». Граната показалась мне очень увесистой. Выждав, сколько требовалось, я ловко швырнул ее. Взрывом разорвало часть левой гусеницы, самоходку развернуло на ходу, взлетели вместе с железом булыжники, но она еще жила, и ствол ее содрогнулся от слепого выстрела. Идущая справа машина едва успела отвернуть, взвыла двигателем и развернулась вперед. Я успел швырнуть в нее бутылку с зажигательной смесью. Взметнулось высоко и смрадно жаркое пламя. Тут же откинулась крышка люка, но выбраться самоходчикам не пришлось – мои автоматные очереди сбросили их с брони под гусеницы.
Я позвал Шевякова, махнув ему рукой, и, не развертывая флага, бросился к вокзалу. Но найти хоть какую-то брешь в невидимой свинцовой цепи было невозможно. Тогда, видя, что не пробиться к зданию, я подбежал к стоящему на первой нитке товарняку. Шевяков помог мне взобраться на пульмановский вагон. Я воткнул в скобу древко флага и развернул полотнище. Оно ало забилось на ветру. Я не знал, видел ли кто флаг, только ощутил, что стрельба стала плотнее.
– Бежим! – крикнул я Шевякову, дожидавшемуся внизу, у подножки. – Туда, к машине.
Самоходка немцев стояла поодаль, ее не достать гранатой – побаивались, видать, участи напарницы, которая всё еще горела сзади. А эта спокойно посылала снаряд за снарядом в стену, за которой были укрыты машина с боеприпасами и группа Кузьменко и Подольцева. «Ах ты падаль коварная! Бьешь, а сдачи не получаешь, – вырвалось у меня, я схватился за сумку, противотанковой гранаты больше не было, остались одни «лимонки», зубами аж с досады скрипнул. – Погубит ребят, Васильича. Мало их, человек всего восемь, не отбиться. Как же теперь?»
Я увидел, как вдруг из-за бетонной стены вырвался человек с гранатой, это был капитан Подольцев, командир роты разведчиков. Подольцев успел на бегу бросить гранату в гущу вражеских солдат. Но и сам капитан, точно наткнувшись на невидимую преграду, всплеснул руками, откинулся на спину и упал.
Но почему же нет наших? Почему же нет? Где они?
В этот миг резанул по сердцу голос Шевякова:
– Кома-ан-дир, помо-о…
Я мгновенно оглянулся.
Из небольшой воронки бил из автомата весь окровавленный Шевяков.
– Ложись! – машинально крикнул я, когда увидел летевшую к нам гранату, хотя понял, что поздно – не успеет лечь, тем более отбежать. Я успел только перечеркнуть очередью из автомата врага, бросившего в Шевякова гранату. Я не мог видеть этот взрыв, закрыл рукавом лицо, ждал еще чего-то, надеялся на какое-то чудо.
Но чуда не произошло!
«Ах Пашка, Пашка… Что же ты наделал, пацан ты мой хороший!».
Убитый горьким отчаяньем, невозможностью что-либо изменить, работая гранатами и автоматом, я всё же пробился к бетонной стене, к группе комбата Кузьменко. Хотя вряд ли мог бы ответить, зачем я это делал: ведь группа, и без того небольшая, почти вся была рассеяна. Но куда, к кому прибиваться?
Я подбежал к машине. Она была вся изрешечена, будто по ней прошлись основательно картечью. Я распахнул дверцу кабины. Васильич сидел без пилотки, откинувшись, упираясь руками в залитое кровью сиденье, волосы закрывали мертвые глаза.
– Кузнецов? Ты как здесь? – раздался сзади удивленный и обрадованный голос Кузьменко.
Комбат лежал за грудой камней возле проема в стене, который был пробит снарядом. Автомат бился у него в руках.
– Прут и прут. Совсем озверели! Где наши? Где знамя?
Я привалился на землю рядом с комбатом.
– Знамя – там, у вокзала, на пульмане. А вот наших пока нет. И у меня никого и ничего нет. Ни орудия, ни расчета...
Я затащил комбата под вагон. Перевязал наскоро – ранение было не очень опасным, в спину. Сунул ему в руки пистолет и гранату.
– На всякий случай, товарищ капитан. Мало ли! Будем держаться.
– Надо бы продержаться, – ответил Кузьменко, прижимая пистолет. – Ты, гляжу, цел еще? Разве в такой каше не заденет!
– Чудно, но пока цел, товарищ капитан, – сказал я. – А дальше не буду загадывать.
– А вот задачу мы с тобой пока не до конца выполнили, – сказал капитан.
Я посмотрел на него.
– На вокзале, на самом верху флагу нашему место, Николай Иванович! На пульмане низковато ему, – по-доброму улыбнулся Кузьменко. – Как полагаешь?
– Есть, товарищ командир батареи!
– Помог бы тебе, да вот… Ну давай! Теперь в самый раз.
– Только вы никуда не уходите, – сказал я, вставая. – Я мигом.
Я бросился к пульману, снял флаг, и, не совсем свертывая полотнище, бросился к вокзальной двери. По ту сторону здания шла густая стрельба, рвались гранаты – на площади вела бой наша штурмовая группа.
Я взбежал по полуразрушенной лестнице наверх, проник через люк на крышу. Теперь только бы немцы не засекли, а то мигом срежут, подумал я. Пули, как град, летели сюда, дырявили порванную цинкованную крышу, но меня пока не задевали. Значит немцы меня не видели.
Мне удалось быстро прикрепить древко, и полотнище забилось, затрепетало на ветру. Теперь флаг заметили. Над площадью в гвалте стрельбы и грохоте разнеслось ликующее «ура-а-а».
Но и немцы увидели флаг.
Град пуль тут же забарабанил по крыше.
Я бросился прочь. В эту минуту я был почти уверен, что ни одна пуля не достанет меня. Просто не должна достать за таким святым делом!
Цинковые листы грохали под ногами.
Я оглянулся – флаг был на месте.
Небольшой, но очень заметный на фоне голубоватого неба – красный флаг.
Пробежав еще несколько шагов, я неожиданно рухнул в дыру, пробитую снарядом. Падая, уронил автомат. Успел заметить двух немцев у пулемета, направленного в окно.
Немцы будто поджидали, вскочили, бросились на меня. Я успел укрыться за трубой, хотел было вырвать гранату, но времени уже не было. Я рванулся в сторону, но страшной силы удар по голове бросил меня на пол.
Когда я пришел в себя, то полуоткрытыми глазами покосился на немцев. Автоматы пока лежали рядом со мной, на забросанном опилками чердачном полу. Видимо, немцы были уверены, что со мной покончено, и после такого удара, а, возможно, им было просто лень сделать несколько шагов к автоматам. Они увлеченно и безнаказанно стреляли из пулемета, громко переговаривались.
Наверное, было бы легче и разумнее добраться до лаза на лестницу – это было совсем рядом. Но я представил, как под прицельными очередями фашистов ложатся там, на площади, перебегающие цепи нашей штурмовой группы, и решил действовать по-другому.
Я подполз к пулеметчикам со спины, не спуская с них глаз, облизывая липкие от крови губы. Гудело в голове от удара – чем-то тяжелым, видимо, металлическим стукнул меня немец. Иногда мутно застилало глаза. Наконец можно было уже протянуть руку к автоматам. Я собрался всем телом, всей силой, всей волей своей, сознавая, что этот миг может быть или победным, или последним в жизни. И, сделав рывок вперед, ухватил обеими руками лежавший справа автомат. И даже я успел подумать, как это хорошо, что в подмосковной спецшколе меня научили владеть немецким оружием.
Вскинув автомат, резко нажал на спуск.
Пулеметная очередь оборвалась.
Гитлеровец, что был справа, повернулся ко мне, глянул удивленными глазами, мол, как же это? И тут же рухнул на побуревшие разом опилки. Другой немец метнулся в сторону. Я не успел настичь его – фашист провалился в какую-то дыру. Внизу что-то затрещало, обвалилось и смолкло.
Превозмогая боль, слегка прихрамывая, я спустился по искрошенной осколками и пулями лестнице на перрон. Прошел к составу, Кузьменко под вагоном не было. Я разыскал его у бетонной стены, недалеко от машины. И сразу горем залило сердце – вспомнил окровавленного Васильича в кабине, его мертвые глаза.
– Шофера-то вашего увезли, – неожиданно сказала мне медсестра, перевязывая у Кузьменко свежую рану. – Вот и комбата сейчас отправим. Ох ребята, ребята…
– Как увезли? – вскрикнул я. – Он же убит. Мертвого, что ли?
– Ранен ваш Куликов. Тяжело ранен. Сама отправляла.
– Вот спасибо, сестренка! Ну Васильич: секунда – и пропасть… Нет, брат, рановато! – сказал я.
– Теперь порядок! – Кузьменко кивнул на флаг над вокзалом. – Ну, давай прощаться, Николай Иванович. Еще увидимся, догоню скоро наш дивизион.
Радость, нахлынувшая было при известии и Васильиче, разом померкла, как только я подошел к месту гибели Шевякова. Здесь была лишь груда земли и развороченного асфальта – его могила. Его и погибшего рядом с ним неизвестного товарища.
– Вот Паша, – сказал я ему, сняв пилотку, – и не съездили мы с тобой после войны в долину перед Сапун-горой. Договорились, а не съездили. Прощай, дорогой мой наводчик, славный мой парнишка! Я запомню это место, не сомневайся. Навсегда запомню!
Уже заканчивался бой у вокзала. Вошедшие в город части Красной Армии устремились к центру и Северной бухте. Кто-то из батарейцев разыскал меня.
– Какого черта, – заорал он, еще не остыв от горячки. – Где ты пропадаешь? С ног сбились тебя искать, а тебя нет.
– Ну давай ты скорей за мной, – потребовал он.
– Куда, зачем? – спросил я.
– Ну даешь! – удивился он. – Сам Толбухин вызывает, а ты тут… Хоть бы утерся, в мазуте и крови весь.
– Да некогда было, – засмеялся я, – под вагонами шастал, а там буксы с мазутом. А зачем мне к Толбухину? Что-то тут не так!
– Давай, пошли быстрее.
Мы спустились в небольшой уцелевший от штурма подземный зал вокзала. Я сразу же узнал командующего фронтом Федора Ивановича Толбухина. Он сделал несколько шагов мне навстречу, поглядел умными, добрыми глазами.
– Ты, старший сержант, знамя устанавливал? – спросил командующий фронтом.
– Так точно! – доложил я. И, увидев как бы себя со стороны, оборванного, перепачканного, с кровоподтеками на лице, добавил:
– Так точно, товарищ генерал-полковник! То есть все вместе устанавливали, все двенадцать, что пробились к вокзалу.
– Сколько вас осталось в живых? – спросил командующий фронтом.
– Двое раненых осталось. И вот я. Остальные…
– Дай-ка я тебя расцелую, дорогой мой старший сержант! – командующий фронтом подошел ко мне. – Ничего, ничего, не смущайся! Пройдет время, будем вспоминать эту копоть и грязь. Главное – наше знамя над Севастополем.
Федор Иванович Толбухин по-доброму улыбнулся и по-отечески обнял меня.
– Нет у меня орденов при себе, сейчас бы прикрепил к твоей гимнастерке.
Тут же он бросил адъютанту:
– Представить! Написать домой, сообщить родным.
– Ну герой, спасибо! – сказал командующий фронтом. – Иди воюй! Умно воюй. Тогда всё будет в порядке.
Я вышел наружу, на привокзальную площадь. Плыли над городом сизые пороховые дымы, пронизанные молодым весенним солнцем. И в его лучах полоскался на черноморском ветру багряный флаг над полуразрушенным зданием железнодорожного вокзала Севастополя.
Бой шел уже где-то за центром города, удалялся к Северной бухте. Враг откатывался к выходу в открытое море, другого пути у него не было. Да и этот вел его к неминуемой гибели.
Шли последние часы сражения за освобождение Севастополя от фашистов.
Я постоял на площади, прислушиваясь к шуму боя, глядя на полуразрушенные дома и кварталы незнакомого города. Вот как довелось первый раз в жизни встретиться с Севастополем – и радостно, и горько одновременно. И показалось, будто он мне давно знаком и дорог. И останется дорогим и близким на долгие времена, если таким суждено быть.
В тот день, 9 мая 1944 года, ровно за год до Дня Победы, Севастополь был освобожден стремительным ударом наших войск и моряков Черноморского флота. А через три дня в районе мыса Херсонес капитулировали остатки немецко-фашистской группировки – последние гитлеровские части в Крыму.
***
Так закончились эти два страшных героических дня, в течение которых Севастополь был освобожден от фашистов. Потребовалось 2 суток, чтобы выгнать врагов из города русской воинской славы, а не 80 месяцев, как юродствовали «агитаторы» Гитлера. Остатки немцев в ближайшие дни были окончательно выбиты из окрестностей Севастополя и с мыса Херсонес. Победа досталась дорогой ценой, почти все бойцы из расчета Кузнецова погибли, и в целом 51-я армия понесла серьезные потери в ходе штурма города, в том числе и 263-я Сивашская стрелковая дивизия, которая формировалась в Вологде.
Николай Кузнецов продолжал боевой путь – громил немецких варваров в Белоруссии, под Шауляем, участвовал в штурме Кёнигсберга, был несколько раз ранен. На его счету – 16 подбитых танков фашистов. Кроме высоких званий – Героя Советского Союза и полного кавалера ордена Славы – он был награжден орденом Красного Знамени, медалями «За отвагу», «За взятие Кёнигсберга». Он участвовал в первом параде Победы в Москве, нес один из штандартов поверженной Германии и бросил его к подножию Мавзолея. Славный сын русского народа, впитавший лучшие его качества, Николай Иванович Кузнецов был и остается одним из символов нашей великой Победы над коричневой чумой ХХ века.
Геннадий САЗОНОВ,
член Союза писателей России
Севастополь–Вологда
Командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Ф.И. Толбухин (справа) с армейскими офицерами
